Огнева Евгеньевна - Барон-дракон

Николаевич. Вадим не стал развивать. Спать, так спать. Время покажет.

Неделя минувшая с приезда была отмечена для Вадима несколькими примечательными обстоятельствами. Во-первых: за все время пребывания он не выпил ни капли. Как-то было не комильфо, напиваться на таком кондовом фоне. Во вторых: Вероника. Случались моменты, когда он готов был топать с месторождения пешком, лишь бы убраться подальше от упрямой, хитрой, распаленной его неуступчивостью бабы. И ушел бы. Галина Петровна, периодически гоняла настырную девку, оберегая Вадимов покой. Но Вероника не унималась. А в последние дни устроила форменную охоту: караулила его в столовой, в коридоре, у дверей туалета. Бабий азарт разобрал ее на столько, что однажды она кинулась на

Вадима в тесном уличном тамбуре. Кинулась, вцепилась мертвой хваткой, обвила руками. Но тут Вадима двинуло в спину. Припоздавший Паша, решил, что дверь замерзла и приложился о нее всем организмом. Грохоту и крику было предостаточно.

Вероника грязно материлась, Пашка отвечал более интеллигентно, но все равно, забористо. Прибежала Галина Петровна. Эта не загибала - рычала. Однако,

Вероника не умелась, как обычно, а буром пошла на начальницу:

— Сама на него глаз положила?! Так и скажи. Только ты ему до фени. Поняла?

На такую как ты ни один не вскочит. Ты ж не баба - мужик в юбке!

Лучше бы она драться полезла. К такому Галина привыкла, притерпелась и реагировала адекватно. А тут, под градом жестоких бабских обвинений, не справилась. Но и не потеряла лица, молча развернулась и ушла к себе в комнату. То то радости досталось победительнице. Она еще некоторое время кричала Галине в след, наплевав, что на месторождении продержится до первой вахты. Как только за работягами придет машина, Веронике велят собирать манатки.

Вадиму стало жаль Галину. Сидит туту, себя как может, блюдет. А на кой, спрашивается? Дала бы волю бабскому нутру, оторвалась по полной, глядишь и отпустило бы, то что гложет. А ее гложет. Только слепому не видно. Вадим, в силу собственного понимания человеческой природы, не исключал даже, что женщина закуклилась в серую шинель неприступности и нарочитой грубоватости в ожидании,

— не смейтесь, пожалуйста, - любви. И запойный главный механик, очень может статься, когда то ее надеждой на ту любовь поманил. Да не сдюжил. Слабоват оказался.

Однако все это не его, Вадима, дело. Он завтра поутру соберет котомку и уедет из этих палестин. Пора, пора. Не просто пора, а ПОРА! В хоть какую-то цивилизацию, к нормальным людям, к нормальным женщинам… Галину было жаль.

Павел Николаевич укладывал кофр. Тряпочка к тряпочке, тапочек к тапочке.

Кофр с собой она захватил объемистый. Зачем надо так много вещей на неделю?

Надо наверное. Вадимовы пожитки уместились в небольшой сумке. Закинул на плечо и - ходу.

И какое старание… Ангарский поймал себя на том, что Пашка его раздражает, как не раздражал никогда в жизни. Чтобы обдумать такую мысль, Вадим завалился на кровать и даже к стене отвернулся. Получалось: они разошлись! Оказались по разные стороны невидимого барьера. По дну остался он со своим вечным раздолбайством, со своими принципами (их - раз, два и обчелся, но были!) со следами рюкзачно-палаточной романтики в душе и, конечно, со всеми женщинами мира, которые были - его. По другую сторону устойчиво как палубный кнехт обосновался Паша. С денежной работой, с расчетами и планами на будущее, с новопреобретенной женой, разумеется. Они еще стоят у барьера, еще раскланиваются, но уже вот-вот начнут расходиться, а там, глядишь, пистолеты поднимут. Кто знает, может, и стрелять придется.

Буча началась часа примерно через два. Вадим успел задремать. Думал, думал, вертел проблему так и этак и сладенько заснул легким поверхностным сном. Удар в стену с той стороны пришелся как раз напротив уха. Такое впечатление - били именно ему в голову. Вадима подбросило. Пал Николаич приподнялся со стула, на котором сочинял отчет.

— Началось.

— Что?

— Получка.

— Ее пинками раздают?

— Бывает и дубьем, - Паша казался не на шутку встревоженным.

— Да ты-то чего перепугался? Дверь на крючок - отсидимся, - пошутил Вадим.

Друг шутки не поддержал.

— Выломают.

— Тогда и мы за дубье возьмемся.

— Вечно ты…

Договорить Паше не дали. Пространство за стеной взорвалось ревом. Потом визгом. Женщина визжала истошно и длинно. Вадим, не рассуждая, метнулся к двери. Кроватная дужка не выдержала его бурного порыва, вывернулась из заржавевших, набитых сажей гнезд, да так и осталась в руке.

— Стой! - Паша попытался ухватить друга за руку. Но куда ему, пухлому коротышке. Вадим аккуратно переместила Пал Николаевича в сторону от траектории движения и ринулся на шум.

Стоило ему выйти в коридор, как распахнулась соседняя дверь. Из разверстого, мутного чрева комнаты вывалился большой пьяный вахтовик. Следом за ним выкатился ком из человеческих тел. Последним явлением марлезонского балета случилась разодранная клетчатая безрукавка, которая вороной спланировала на тусующуюся группу. И только после, явила себя Вероника в грязной зеленой комбинации и кирзачах на босу ногу. Споткнувшись о порог, она прянула вниз, в гущу. Но сказалась многолетняя практика, ее не замесили. Женщина извернулась и, потеряв часть одежды, - огромный клок комбинации - откатилась, вскочила и нанесла удар кирзачом в первую попавшуюся спину.

Защищать, таким образом, оказалось некого. Теперь бы уйти обратно, плотно притворить дверь, еще лучше чем-нибудь подпереть и мирно долежать до отправления вахтовки. Но путь к отступлению оказался отрезан. Куча мала растеклась на полкоридора. Вадим отступил в тупичок. Если что - отобьется.

Главное, иметь в тылу надежную стенку.

Спина наткнулась на мягкое и теплое. Не готовый, к такому повороту Ангарский, чуть не подпрыгнул. Хорошо, что не саданул железякой, мог бы с перепугу человека покалечить.

У стены в тупичке стоял главный механик месторождения. Собственно опознать его можно было только по носкам. Заплесневелый экспонат, к тому же, невыносимо вонял. Механик не шевелился. Руки сложены на груди. Кокошник бы из перьев, и совсем - индейский вождь. Фигура и лицо являли полную неподвижность и отрешенность. Мир клубком катался рядом, раздирая и пожирая сам себя, Колька наблюдал. Наблюдал? Вадим присмотрелся. Ни фига себе, разукрасили парня! Все лицо главного механика представляло сплошную синюю оладью. Глаз не видно, заплыли. Сам добраться до этого угла Николай ни как не мог, сообразил Вадим.

Значит, привели и прислонили. Но какова воля! Стоит как памятник. Или это кататония?

Проверить не дали. Внезапно и неумолимо к Вадиму приблизился клубок из тел и начал дробиться на отдельные фрагменты. Из общего гомона вырвался пронзительный женский голос: