Роман Буревой - Путь в Беловодье

Явившись через год, красавица в норковом манто обвела гневным взором стены, оклеенные обоями семидесятых годов, одарила директора убийственным взором и объявила, что сама будет покупать и привозить все, что необходимо музею.

Эту историю рассказал по дороге в усадьбу Баз, и хотя он не называл имен, Роману и так было ясно, что роль щедрой миллионерши играла его Надя. Роман улыбнулся, представив, как эффектно должна была выглядеть его любимая в этой роли. Неясно было другое: зачем Гамаюнову понадобилась усадьба? Поскольку в сентиментальный порыв Ивана Кирилловича Роман не верил, то усадьба должна была сыграть какую-то роль в создании Беловодья. Но какую?

В излучине реки в низинных берегах сохранился клочок старинного парка с беседкой и живописно нависающими над водой плакучими ивами. Дорожку, что вела к главному зданию усадьбы, скудно присыпали песком. Здание было кирпичное, двухэтажное, штукатурку с него ободрали, а новую не нанесли, так и стояло оно ржаво-красное, похожее своей красно-кирпичностью на казарму, лишь колонны у входа сверкали поддельной белизной. Уныло смотрели прямо перед собой тусклые, давно не мытые зарешеченные окна. Казалось, там внутри кто-то есть. Не живет, но прячется.

От прочих построек остались только стены – ни крыш, ни дверей, ни рам, лишь черные провалы, наспех укрепленные гнилыми досками.

– Надо ж, как все разбомбили, хулиганы, – пробормотал дядя Гриша.

Три новые бетонные ступеньки были врезаны в старый раскрошившийся фундамент. Двери тоже совершенно новенькие, даже не подделка под старину, а просто новодел. Хотя сама ручка – бронзовая, с виньеткой, – возможно, открывала когда-то старинную дверь. Справа у входа была прибита бронзовая табличка. Для сохранности ее прикрыли решеткой. Надпись на табличке гласила: “Беловодье”.

Но здесь, за пограничной чертой, было не озеро с волшебной водой, а крошечная прихожая, темная, освещенная лампочкой под стеклянным абажуром с трещиной. Справа стоял большой письменный стол, слева – вешалка послевоенных времен. Роман припоминал, что у матери в доме висела точно такая же. От остальных комнат прихожую отделяла пыльная портьера из шерстяной ткани неопределимого цвета. Лишь дверь отворилась, легкий ветерок поднялся в комнатах, скрипнули запертые двери, колыхнулись шторы. Где-то хлопнула дверца шкафа.

– Эй! – крикнул Роман. – Посетители явились. Ему никто не ответил.

Роман откинул портьеру и очутился в просторной гостиной. Стены обиты бежевым тисненым шелком, в центре комнаты – столик с мозаичной столешницей, а вокруг – кресла с витыми ручками и изогнутыми ножками. Новенький шелк блестел в бледном свете осеннего солнца. Весело плясал огонь в огромном камине. На стенах – несколько пейзажей, писанных маслом; рамы тяжелые, резные, густо позолоченные.

Роман присвистнул. Все было точь-в-точь как в гостиной Гамаюнова в Беловодье. Только там – призрачное, колдовское. А здесь настоящее. Вернее – почти.

– Музей еще не работает, – сообщила женщина лет тридцати с небольшим, появляясь из соседней комнатки.

Берегиня музея была невысокого роста, в темном костюме и бежевой блузке. Гладкие волосы, чуть тронутые сединой, отсвечивали маслянистой желтизной. Губы ярко накрашены. Только губы. Типичный музейный работник.

– Я ищу Эда Меснера, мы с ним договорились о встрече, – отвечал Роман.

– Так это вы ему звонили ночью?

– Я. Вместе с Базом Зотовым.

– А где Баз? – живо спросила женщина.

– В машине нас ждет. Вы его знаете? Женщина запнулась, сообразив, что разговаривает с незнакомым человеком.

– А вы-то кто, можно узнать?

– Я – Роман Вернон, колдун из Темногорска. А это Григорий Иванович.

– Лучший в мире хулиган, – отрекомендовался тот. – Здесь не требуется похулиганить?

– У нас не хулиганят, – заявила женщина, не поняв шутки. – Я сотрудник музея Галина Сергеевна, – представилась она. – Эд сейчас подойдет. Он просил немного подождать.

– Подождать! – взорвался дядя Гриша. – Мы гнали всю ночь, а нас просят подождать. Что за хулиганство!

– Буквально полчаса. Он сказал, что ему надо подготовиться. А вы можете пока осмотреть музей.

Колдун промолчал. Выходит, Меснер здорово обеспокоен возвращением Сазонова.

Роман окинул женщину взглядом. Возраста она примерно такого, как и другие участники проекта. В музее работает кто-то из людей Гамаюнова. Стен упоминал, что среди спасшихся во время бойни в Германии была девушка по имени Галя. Да, скорее всего, она из учеников Гамаюнова. То, что она здесь, свидетельствовало лишь об одном: Иван Кириллович полагал, что о Марье Гавриловне и ее усадьбе никому больше из опасных людей не известно. Возможно, он ошибался, как и в других случаях.

– Ну что ж, давайте посетим покои Марьи Гавриловны, – предложил Роман.

– Мы что, за этим сюда ехали? – пробурчал дядя Гриша, демонстративно вытащил из-за пазухи бутылку и хлебнул. – У вас, голубушка, глазированного сырка на закуску не найдется? Нет? Жаль.

– Здесь нельзя пить! – возмутилась Галина Сергеевна.

– Мне можно. Я хулиганом работаю. Какой же хулиган в музее без бутылки? Райкина не смотрели? Неужто? Здесь, правда, у вас греческого зала нет. Может, римский найдется? Я без выпивки в вашем музее никак не могу. Сердце просит. Mihi sic est usus, tibi ut opus fasto est, face*. – Вид у него был мрачный. Он постоянно оглядывался, будто ожидал нападения.

Галина Сергеевна обиженно поджала губы.

– Выйдите тогда! – приказала.

– Куда выйти?

– В прихожую.

* Мой обычай таков, а ты поступай, как знаешь (лат.).

– Да пожалуйста. Кто бы был против. – Дядя Гриша демонстративно затопал назад. – Там у нас, в сумке, закусь должна иметься.

Роман прежде всего оглядел гостиную. Приметил три рамочки на стене, прикрытые синими шторками, подошел, бесцеремонно тронул ткань. Под занавесками были акварели. На двух – портреты мальчиков в матросских костюмчиках. Оба необыкновенно схожи. У одного рыжий вихор на макушке, у другого – темный. Роман прочел подписи. “Кирилл Гамаюнов” – под одним и “Севастьян Гамаюнов” – под другим.

Неужели этот смахивающий на амурчика малыш – дед Севастьян? Роман пытался отыскать сходство если не с дедом, то хотя бы с собой или, вернее, с теми детскими фотографиями, что хранились в семейном альбоме. Пожалуй, малыш Сева имел что-то общее с Ромой Воробьевым в детстве. Как удивительны пути рока.” Повернись судьба всей страны иначе, и маленький Роман рос бы в этой усадьбе, а не в поселке Пустосвятово. Он бы учил французский и латынь, читал книги взахлеб из семейной библиотеки, его бы не дразнили в детстве и… у него бы не было волшебной реки. Или все-таки была бы? Кто знает, может, мы всегда выбираемся на тот берег, который нам предназначен? Вот только у немногих сил хватает доплыть.