Юлиана Суренова - Тропа каравана

— И ты? — она оторвала заплаканное личико от намокшего от слез меха. — Но папа, как ты мог заснуть, зная о том, что случится?!

— Стоило мне оказаться в повозке, как я моментально провалился в сон. Это было так, словно…

— Магия, — девочка нахохлилась недовольным воробьем. В ее глазах стояла все та же обида, только теперь она была не решительной, а подавленной, беспомощной. Мати слишком верила в сказки, чтобы понимать: ни один лишенный дара не сможет противиться воли мага. В ее глазах зародился вопрос: — Но почему Шамаш… — начала она, однако умолкла, остановленная укоризненным взглядом отца.

— У него была причина так поступить, — Атену совсем не хотелось, чтобы девочка перенесла свой гнев на Хранителя. — Вряд ли все в караване поверили бы в то, что до сих пор было возможным лишь в легендах. Мати, стоило бы хоть одному человеку усомниться или испугаться, и мы все погибли б…

— И все же он мог не усыплять меня! — нахмурившись, она недовольно глянула на отца. — Я бы не испугалась. Даже не удивилась бы! Разве что чуть-чуть…

— Мати, на Хранителя нельзя обижаться! Он делает так, как считает нужным, и… — но девочка прервала его:

— А на брата?

— Что? — хозяин каравана не сразу ее понял.

— На брата можно обижаться?

— Да, но…

— Тогда Шамаш будет мне братом, а не Хранителем!

— Но, милая…

— Ну, па, я всегда так хотела иметь старшего брата, чтобы он защищал меня, чтобы я могла поделиться с ним своими тайнами! Почему нельзя, чтобы им стал Шамаш? Я знаю, он не будет против!

— Дочка, он ведь…

— Наделенный даром — ну и что? Шамаш… Па, вот я дала ему имя. Значит, он мой названный брат?

— Имя дают родители.

— Нет, — девочка смущенно покраснела. — Я не хочу быть ее названной мамой, — и она прыснула от смеха. — Пап, а Шамаш старый?

— Что ты! — и все же, в голосе караванщика не было уверенности. Ведь речь шла о маге, притом пришедшем из другого мира.

— Он старше Ри, это и так видно. А тебя? Он старше тебя или младше?

Атен молчал, пытаясь сообразить, но, странное дело, мысль всякий раз ускользала у него из рук, а расчеты, казавшиеся такими простыми, заходили в тупик. Ему должно быть… И сколько же?

— Почему ты не спросишь у него? — девочке было непонятно замешательство отца. — Или тебе неинтересно?

— Мати, ты же знаешь, я говорил тебе не раз: Хранителю не принято задавать лишних вопросов, тем более расспрашивать о чем-то, касающемся его одного… — караванщик решил перевести разговор в другое, более спокойное и глубокое русло. — К тому же, в некоторых городах вообще не ведется счет лет и у людей есть только три возраста — детство, взрослость и старость. Может быть, в мире, из которого пришел Шамаш…

— Нет, — девочка не дала ему договорить. — Зачем ты говоришь такое, ведь сам знаешь, что это не так? Папочка, ну что случится, если мы спросим? Если что, всегда можно попросить прощение… Ладно. Не хочешь — и не надо. Я сама спрошу! — ее голос стал таким твердым и решительным, не терпящим возражения, что Атен не сразу понял, что это говорит его маленькая дочурка. Он так и застыл с открытым ртом, не зная, что сказать. Девочка же, испугавшись замешательства отца сильнее, чем строгости и любых наказаний за дерзость, уже совсем другим, робким, умоляющим голосом, продолжала: — Ну, папочка, пойми, я ведь должна знать, сколько лет моему названному брату! Вдруг меня кто-нибудь спросит, а я не смогу ответить… — в ее глазах была мольба и, все же, за ней, совершенно отчетливо читалось упрямство, готовность настаивать на своем до конца, а, если это не поможет, прибегнуть к самому главному всесокрушающему оружию — слезам.

— Мати, ты опять! — Атен тяжело вздохнул. — Неужели ты не понимаешь такого слова «нельзя»? А твои мечты, они… Это просто невозможно! Я не знаю, что еще сказать…

— Для мага нет ничего невозможного. А ради меня Шамаш сделает все! — уверенно проговорила девочки. И, как ни пытался Атен ее остановить, она, схватив отца за руку, потащила было его за собой к пологу…

— Все, хватит! — голос хозяина каравана стал резким. Он понял, что словами ничего не добьется и единственное, что ему осталось, это прибегнуть к власти, дарованной богами отцу. — Я не хочу больше ничего слышать! Если ты не готова понимать, когда с тобой говорят как со взрослой, значит, будешь подчиняться, как это должен делать маленький ребенок! — резко отдернув руку, он поспешно вылез из повозки.

Спустя мгновенье он, словно передумав, отдернул полог, и Мати с радостью и надеждой уж рванулась к нему, но все такой же холодный и чужой голос отца стегнул ее как плетью, заставив в испуге отскочить назад, в глубь повозки: — И вот еще что, — скулы караванщика напряглись, выдавая, что он с трудом сдерживал клокотавшие в его душе чувства, — на сегодня ты наказана. Посидишь денек одна, может быть, поймешь, что такое «нельзя». И не смей даже носа за полог высовывать! А то избаловалась… Тебе все ясно?

— Да, папа, — чуть слышно пролепетала Мати. Она была испугана, удивлена, не понимая, что произошло с отцом, почему он вдруг разозлился на нее и, главное, за что? Она ведь совсем ничего не сделала!

Он иногда бывал с ней суров, но это случалось так редко! И, потом, она всегда знала, в чем провинилась, а теперь… Закрывшись с головой одеялами, словно стремясь таким образом отгородиться от всего мира со скрывавшихся в нем бед, она уткнулась лицом в подушку и заплакала, понимая, что никто не увидит ее слезы, не успокоит, не поймет…

Сначала она надеялась, что отец вернется, признает, что был не прав, и попросит прощения, а она не простит, будет дуться весь день — пусть тоже помучается. Однако спустя какое-то время, она уже была готова забыть все, только бы ее пожалели, успокоили…

Но время шло. Ничего не менялось. И когда в сердце девочки больше не осталось места ни боли, ни обиде, только страх, она, глотая слезы, стала одними губами беззвучно шептать: "Метелица, пусть это будет только сон… Только сон… Сделай так, чтобы я спала…" — а потом она действительно заснула, ища среди миражей и фантазий дремы то, что ее сердце не смогло отыскать наяву.

Подняв воротник и надвинув на глаза шапку, словно пряча лицо, не желая, чтобы кто-то, случайно бросив взгляд на хозяина каравана, прочел все его мысли и чувства, Атен быстро пошел прочь от повозки, не желая задержаться возле нее ни на одно лишнее мгновенье.

— Постой, — Евсей окрикнул брата, но, видя, что тот не слышал его или просто не хотел слышать, взял за локоть, останавливая и поворачивая лицом к себе.

— Что? — караванщик, с трудом сдерживая нараставший гнев, пронзил помощника резким и холодными как порыв ветра взглядом.

— Это я хочу у тебя узнать — что? Что с тобой происходит? И, во имя богов, за что ты вдруг накинулся на малышку?