Юлиана Суренова - Дорогой сновидений

— Моей? — воскликнул Атен, повернувшись к дозорному. — Я здоров! Это дети… Лирген должен был позаботиться о них. И Сати.

— Что Сати? — услышав имя дочери, но не понимая, какое она-то ко всему происходившему имела отношение, переспросил Вал.

— Где она?

— Ну, сидит в нашей повозке, читает малышу какую-то сказку… Ты меня пугаешь, Атен… Ради господина Шамаша, вернись в повозку. Здесь холодно. Ты болен… — он попытался силой вернуть Атена в тепло, но тот упрямо упирался.

— Я в порядке! — откинул от себя его руку хозяин каравана. — Да, да, я вспомнил, Они разбудили всех, кроме Мати… — забормотал он.

— Но твоя дочь не спит. Я видел ее всего лишь несколько мгновений назад. Она кормила золотую волчицу.

— Ты уверен?

— Ну хочешь, я позову ее! Прямо сейчас! Но не стой раздетым на морозе, заклинаю!

— Ладно, хватит! — поморщившись, отмахнулся от него Атен. Его душой, сердцем властвовало лишь одно желание — броситься к дочери, убедиться, что с ней все действительно в порядке.

Побежав мимо нескольких повозок, провожаемый удивленными взглядами караванщиков он словно на крыльях ветра подлетел к своей, залез внутрь… И застыл на месте, не в силах пошевелиться. Руки опустились плетями, глаза поблекли, в груди со страшной болью что-то оборвалось, когда он увидел, что девочка, свернувшись в клубок в своем дальнем углу, спит.

Несколько мгновений он смотрел на нее, не моргая, не отводя взгляда. В глазах не было слез, они все вытекли давно, высохли, иссушенные болью и отчаянием. Губи чуть подрагивали.

Затем, качнув головой, посылая проклятья надежде, которая так жестоко обманула его, караванщик пододвинулся к своей малышке, коснулся длинных светлых волос, растрепавшихся и лежавших сейчас вокруг головы наподобие ореола богини света.

— Дочка, — прошептал он. — Неужели ничего не сможет этого изменить? Даже чудо?

— Пап, — неожиданно донеслось до него недовольное ворчание, — зачем ты разбудил меня? Мне снился такой сон, такой… — ее глаза открылись и в них отразились сперва удивление, затем — обида: — Я не помню! Знаю только, что это был самый интересный сон в моей жизни. В нем было столько приключений… Но я совсем ничего не помню! — на ее глаза набежали слезы. — Почему? Это не честно!

— Милая, — отец не слушал ее. Вздох облегчения сорвался с него с губ. Он прижал к себе ничего не понимавшую Мати, повторяя: — Ты со мной, ты снова со мной! Ты, наконец, проснулась!

— Да что ты, пап! — высвободившись из его объятий, пробурчала девочка. Ей было не понятно столь странное поведение отца, выглядевшего так, словно с ней случилось нечто ужасное, а он все это время был с ней рядом, умоляя остаться среди живых, постепенно лишаясь веры в то, что гонца богини смерти отпустят ее душу. — Я даже не болела, — она коснулась ладошкой своего лба — он был сухой и холодный. И вообще она чувствовала себя удивительно легко, будто птица, готовая взлететь. Если бы она еще смогла вспомнить сон, то была бы совсем счастливой. Впрочем, подумав немного, решила она: какая разница, помнит она сон или нет, все равно он уже закончился и, как бы ей того ни хотелось, она никогда не вернется в него. Лучше уж такое прощание — быстрое, без сожаления, чем долгие воспоминания, полнящие все вокруг вздохами сожаления и несбыточных надежд.

— Прости, дорогая, — Атен начал немного успокаиваться. В конце концов, раз все это, весь пережитый им кошмар был всего лишь сном, а на яву с дочкой все в порядке, о чем беспокоиться? — Просто… Я тоже видел сон, — он и сам не знал, зачем стал говорить ей об этом. Возможно, так нужно было ему самому, чтобы окончательно понять, что по какую грань сна происходило. — Плохой. Мне снилось, будто вы с Шуллат убежали в снежную пустыню…

— Охотиться… — прошептала слушавшая его, открыв рот Мати, которой рассказ отца уже начал казаться началом самой восхитительной из легенд. Ее глаза вспыхнули ожиданием новых чудес.

— Тебе снился тот же сон? — поспешно спросил ее Атен, в сердце которого вновь острой льдинкой проник страх.

— Нет… Не знаю, — пожала плечами девочка, сидевшая на ворохе одеял, поджав под себя ноги, не спуская глаз с отца. — Я ведь сказала, что не помню сна. Просто… Просто… Не сердись, папочка, мы с Шуши действительно собирались. На охоту. Но не пошли. Потому что я заснула… Наверное, Матушка метелица не захотела, чтобы я нарушила данное тебе слово… ну, не убегать из каравана. И остановила меня. Она ведь повелительница сновидений.

— Госпожа Айя самая мудрая, самая добрая из богинь, — проговорил караванщик, мысленно — душой, сердцем, — вознося хвалу Той, которая, изменив малое в ходе событий, предотвратила ужасную беду.

— Ты ведь не сердишься на меня? — заглянув отцу в глаза, осторожно спросила Мати.

— Нет, — он обнял ее за плечи, — конечно, нет, мое сокровище. Все хорошо… Знаешь… Давай, когда вам с Шуллат в следующий раз захочется поохотиться, ты скажешь об этом мне. И мы пойдем все вместе. И ты удивишь не одну, а две охоты: людей и волков.

— Здорово! — восторженно проговорила девочка. — Да, я хочу! Хочу посмотреть! Я ведь никогда не видела… Ты не брал меня на охоту… Ой, — вдруг, прервавшись, воскликнула она. Ее рука случайно наткнулась на какой-то свиток, вытянула его из-за одеял.

— Что это? — потянувшись к рукописи, просил Атен, в сердце которого вновь начали пробуждаться недобрые предчувствия — воспоминания о прожитом сне.

Щечки девочки залились смущенным румянцем, голова виновато опустилась на грудь, пряча глаза. Шмыгнув носом, она вздохнула, прежде чем ответить на вопрос отца:

— Легенда. Я… Я нашла ее в командной повозке. И случайно взяла с собой… Папа, папа, только не сердись на меня, я была с ней очень осторожна. Видишь же: с рукописью ничего не случилось.

Атен коснулся свитка, рука еще несла его к глазам, а разум уже понимал, что за история храниться в нем.

— Я не сержусь, дочка, — заставив голос звучать ровно, не вздрагивая в страхе перед тем, что беда не миновала, что в этом мире она просто еще впереди, тихо, сипло проговорил он. — Ты… Ты прочла эту легенду?

— Только самое начало. Она такая мрачная. И странная. В ней рассказывается о повелителях сновидений.

— Повелители сновидений… — повторили вмиг высохшие побледневшие губы караванщика. Глаза, не моргая, смотрели на дочку, ожидая следующих ее слов.

— Ну да, — как ни в чем не бывало продолжала Мати, обрадованная тем, что отец не стал ругать ее, — помнишь, вчера мы говорили с тобой о Них. Я спрашивала, кто придумывает наши сны. Ты еще сказал, что богов сновидений двое…

— Госпожа Айя и Лаль, — прошептал Атен.

— Да, — кивнула девочка, — только вчера ты никак не мог вспомнить его имени… Пап, оставь мне, пожалуйста, легенду. Я хочу дочитать ее.