Мервин Пик - Замок Горменгаст

Баржи подошли почти вплотную к стене по обеим сторонам окна, их прямоугольные носы касались краев черного прямоугольника. Факелы и фонари превращали ночь в день; остальные лодки плотным полукольцом замкнули все пространство вокруг окна.

Но с черного прямоугольника не сводили своих взглядов не только те, кто находился на баржах и в лодках – над входом в помещение, где прятался Щуквол, окна уже не смотрели вниз пустыми глазницами; эти окна выглядели иначе, чем тогда, когда их много часов назад разглядывал Тит, чувствуя, как его охватывает холод этого заброшенного и безлюдного места. Теперь в каждом из них виднелось лицо, и глаза на каждом лице всматривались вниз, туда, где поднимались и опускались, освещенные фонарями и факелами, раскачивались баржи и сотни лодок, заполненные вооруженными людьми, где по стенам, залитым желтым светом, прыгали тени, где волны плескали в борта и ударялись о камень стен.

Ветер крепчал, и на одном месте удерживаться лодкам становилось все сложнее, и цепи их все время нарушались. Ухудшающаяся погода не затрагивала лишь тех, кто глядел на залив из окон. Из всех людей, собравшихся у окон и на воде в лодках, лишь очень немногие бывали в местах, прилегающих к этой части Замка, и уж никто и никогда не забирался так далеко.

Графиня прибыла на место по воде, но Титу пришлось добираться посуху, ибо он возглавлял головную группу и показывал дорогу. В опускающихся сумерках он с трудом находил ее – ведь приходилось вспоминать, куда свернуть, в какой коридор войти, по какой крыше перебраться, сквозь какой пройти переход. Тит сам вызвался показывать дорогу – без его помощи люди, направленные на поиски Щуквола, долго бы блуждали и неизвестно когда добрались бы на место. Придворные считали, что Герцогу Титу, особенно учитывая его усталость, не подобает идти пешком, и размышляли над тем, как выйти из создавшегося положения. Тит вдруг вспомнил о кресле на шестах, в котором когда-то много лет назад в день его десятилетия его с завязанными глазами несли из Замка на празднество. Был отправлен посыльный на поиски кресла, и, несмотря на все перемещения с этажа на этаж, эта реликвия была найдена. И вскоре «сухопутная» армия двинулась на север; Тита несли четыре человека, которые часто сменялись; он сидел, откинувшись, в покачивающемся кресле; у его ног покоился кувшин с водой, а в руке он держал флягу с крепким напитком; в небольшой сумке, лежавшей рядом с ним на сидении были хлеб и изюм. В тех местах, где приходилось карабкаться с крыши на крышу, или опускаться и подниматься по узким ступеням, или протискиваться в узкие переходы, Тит слезал со своего кресла и двигался, как и все, пешком, но основную часть пути он смог проделать в кресле. Восседая в своем паланкине, Тит всякий раз, когда возникало затруднение в выборе дальнейшего пути, давал резкие отрывистые указания командиру отряда. В Тите черной волной снова поднимался гнев. О чем он размышлял, несомый в сгущающихся сумерках? В голове у него проносились сотни образов, сотни обрывков мыслей. Но среди всего этого разнообразия доминировали три темы, оттирая все остальное. И когда воспоминания о тех событиях, которые потрясли его в последние несколько часов, врывались в его сознание, сердце начинало учащенно биться. Ни к одному из этих трех событий Тит не был эмоционально готов.

Сначала совершенно неожиданно он увидел неуловимого Щуквола; затем его потрясло неожиданное сообщение о смерти Фуксии, а между этими двумя событиями он в порыве неожиданного откровения выдал свои бунтарские настроения – это было опасно, это шокировало всех, кто стоял рядом, однако принесло и огромное облегчение. Какое счастье, что он наконец освободился от чувства двуличности, которое его одолевало! Пускай теперь о нем думают как о предателе! Но зато он ощущал себя человеком, который вырвался из цепкой хватки колючих растений лицемерия, опутывавших его тело, его мозг.

Но действительно ли ему удалось освободиться? Возможно ли было одним, пусть и сильным, рывком вырваться из цепких объятий ответственности, возложенной на него предками?

Пока Тита несли в кресле верхними этажами Замка по направлению к тому месту, где прятался Щуквол, молодой Герцог был уверен, что отныне он свободен. После того, как Щуквола вытащат, как водяную крысу, из его норы и предадут смерти, что может удержать его в Замке, в том единственном мире, который был ему домом? Медленному гниению обрядов, смысл которых всеми давно позабыт, он предпочтет смерть где-нибудь в лесах. Фуксия мертва. Все мертво. Летающее существо мертво. И мир Горменгаста тоже умер для Тита. Он не мог здесь больше оставаться.

Но позади всего, позади всех его спотыкающихся мыслей в Тите рос гнев. Никогда раньше Тит не испытывал такого. На первый взгляд могло показаться, что этот гнев, сжигающий его, был бессмыслен. И умом Тит мог бы признать это, ибо гнев его был вызван не тем, что Фуксия погибла, как он был уверен, от руки Щуквола, не тем, что его странная вспышка любви к летающему существу была погашена случайным ударом молнии, – нет, его гнев выбирался из подсознания. Тита охватывала дрожь от одной мысли о пегом негодяе, и, если бы ему представилась такая возможность, он сам был готов убить его. В подсознании Тита каноэ ассоциировалось с летающим существом, а Щуквол украл его лодку, такую легкую, двигавшуюся столь уверенно и легко по водам потопа. В глубине смятенной души Тита, в мире его фантазий каноэ, возможно, с первых минут, когда он увидел, как страстно оно стремится к свободе, как легко летит по черным водам к свету, стало воплощением души леса, порывом к свободе, самим странным созданием.

Но для его гнева была еще и другая причина, причина, в которой не было никакого символизма, никакого темного скрытого смысла, причина очень определенная, реальная, как и кинжал у него на боку.

Тит видел в своем каноэ прекрасный способ нанести молниеносный, неожиданный и скрытый удар. Тит потерял свое оружие, с помощью которого он мог бы свершить возмездие за свою сестру.

Если бы Тит обдумал ситуацию более глубоко, он бы понял, что Щуквол не мог быть убийцей его сестры, он никак не успел бы так быстро добраться до комнаты, в которой находилась Фуксия перед смертью. Но Тит об этом не думал. Он просто считал, что только Щуквол мог быть повинен в ее смерти.

Как только отряд, двигавшийся по крышам, добрался до места и перед людьми открылся «залив» с его водами, ставшими в подступающей темноте черными, были выставлены дозорные, которым было дано указание немедленно сообщить командирам о появлении флотилии. А тем временем вооруженные люди, прибывшие посуху, стали спускаться вниз, поближе к воде, поближе к тому окну, в котором скрылся Щуквол; они использовали провалы в крышах, дыры в когда-то застекленных перекрытиях, проникали через люки и вентиляционные шахты; они бродили по пустым и унылым комнатам, залам и коридорам безлюдной части Замка, которая никем не посещалась на протяжении многих и многих лет, до тех пор пока сюда не стал наведываться Щуквол.