Мервин Пик - Замок Горменгаст

– Вот именно поэтому, – отозвался Призмкарп, – именно поэтому мы хотим услышать мнение нашего Директора. Именно поэтому только наш Директор может помочь нам. Что может быть более просвещающим, чем слово, услышанное из первых уст?

– Призм, – сказал Рощезвон, – по сравнению со мной вы просто мальчишка. Но вы все-таки не столь молоды, чтобы не знать правил хорошего тона. Сделайте одолжение, найдите в вашем ядовито-змеином отношении к жизни по крайней мере одно светлое исключение. И используйте его для обращения ко мне, когда в этом возникнет абсолютная необходимость, с тем чтобы в вашем обращении было меньше оскорбительного. Все преподаватели должны запомнить раз и навсегда – я не потерплю, чтобы ко мне обращались в третьем лице единственного числа. Я признаю, я стар, но я еще здесь, здесь, среди вас! Здесь, – проревел он, – я стою хожу, дышу, я существую, черт подери! Я существую, господин Призм и обладаю всеми способностями, которые позволяют мне не только понять услышанное, но и ответить должным образом!

Рощезвон закашлялся и тряхнул своей царственно-львиной головой. Откашлявшись, он продолжал:

– Измените свой способ высказываться, мой юный друг, найдите более достойные обороты речи, а сейчас одолжите мне ваш платок – от этих солнечных лучей здесь негде скрыться, и у меня начинает болеть голова!

Призмкарп тут же вытащил свой голубой платок и помог приспособить его так, чтобы скрыть наиболее открытые части несколько рассерженной, но по-прежнему благородной головы.

– Бедненький старичок Рощезвон, бедненькие его старенькие зубки, – нашептывал Призмкарп, завязывая на уголках платка маленькие узелки, чтобы тот лучше держался на директорской голове. – Этот прием у Доктора – как раз то, что ему нужно. О, это будет бурная вечеринка! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Рощезвон широко усмехнулся – ему никак не удавалось сохранять напущенный на себя вид высокого достоинства достаточно продолжительное время. Но тут же вспомнил про свое начальственное положение и произнес загробным и одновременно властным голосом.

– Поостерегитесь, господин Призмкарп, поостерегитесь! Вы слишком часто наступали мне, так сказать, на мозоли.

А в это время Корк говорил, обращаясь к Шерсткоту:

– Непонятное это дело, с этим приглашением, как вы находите? К сожалению, я сомневаюсь, смогу ли я себе позволить такую роскошь и пойти. Не смогли бы вы… эээ… одолжить мне…

Но Шерсткот перебил его, не дав договорить:

– Меня тоже пригласили. – И Шерсткот помахал пригласительным билетом – Давненько уже.

– Да, давно уже, – вмешался Призмкарп, – спокойствие нашего вечера не нарушалось таким вмешательством чего-то – постороннего. Вам всем, господа, придется немножко привести себя в порядок, почистить, так сказать, перышки. Например, вот вы, господин Крюк, как давно вы в последний раз видели даму?

– Хотел бы их вообще никогда не видеть! – сказал Опус Крюк, с шумом посасывая трубку. – Терпеть не могу всяких куриц. Только раздражают меня. Могу ошибаться, конечно… вполне возможно… но это не важно. Общение с женщинами? Нет, увольте. Глупо потраченное время, испорченное настроение.

– Но вы все же примете приглашение, мой дорогой коллега? – спросил Призмкарп, склонив набок свою поблескивающую круглую голову.

Опус Крюк зевнул, потянулся и лишь после этого ответил:

– А на когда назначено? Я не посмотрел, – Голосом Крюк показал, насколько ему все равно – для него каждый вечер как зевок, одним зевком больше, одним меньше…

– В следующую пятницу, в семь часов вечера, – подсказал, задыхаясь, Шерсткот.

– Если дорогой Рощезвон, черт бы его побрал, пойдет, – сказал Крюк после долгой паузы, – я не смогу не пойти, даже если бы мне заплатили за то, чтобы я остался дома. Наблюдать за ним – все равно, что смотреть хорошую пьесу.

Рощезвон, услышав это замечание Крюка, обнажил свои неровные изъеденные кариесом зубы, прорычал что-то по-львиному и, вытащив из кармана небольшую записную книжку, записал в ней что-то, не сводя при этом с Крюка глаз. Потом, подойдя к насмешнику, прошептал:

– Красные чернила! – И стал смеяться. Рощезвон смеялся и смеялся, а ошеломленный Крюк бормотал:

– Ну, хорошо… хорошо… я не…

– Ничего хорошего, господин Крюк! – выкрикнул Глава Школы, успокоившись, – И ничего хорошего не будет до тех пор, пока вы не научитесь подобающим образом обращаться к своему Директору!

А Усох в это время говорил Осколлоку:

– А что касается Ирмы Хламслив – здесь мы имеем совершенно явно выраженный случай так называемого зеркального сумасшествия, вызванного повышенной подверженностью страхам. Но это, однако, не единственная причина.

А Осколлок возражал и говорил так:

– А я вот не согласен. Я бы определил это как тень, которую отбрасывает личность Доктора на обнаженную, измученную душу его сестры, а эту тень сестра воспринимает как судьбу. И вот здесь я готов согласиться с вами, что подверженность страхам играет свою роль, ибо ее слишком длинная шея и фрустрационный комплекс вызвали в ней такое состояние ее Бессознательного, которое толкает ее на поиск мужчины. Здесь, конечно, работает механизм замещения, и ее страхи сублимируются. А Осколлок так ответствовал Усоху:

– Весьма вероятно, что мы оба правы, каждый по-своему. – И он улыбнулся широкой улыбкой своему другу. – Давай на этом и прекратим дискуссию. Когда мы увидим ее, мы сможем сделать более уверенные выводы.

А чуть в сторонке Пламяммул воскликнул, обнажив зубы в злом оскале.

– Пошла она к черту, эта старуха! Придумала присылать приглашения!

– Ну, не надо так, не надо, – сказал Срезоцвет, – Давайте веселиться, радоваться!.. Однако становится прохладно! Считайте, что у меня температура, но действительно стало прохладно!

И это было в самом деле так, ибо солнечное пятно, в котором они стояли, переместилось, и все оказались в тени. Оглядевшись, последние двое обнаружили, что, не считая Рощезвона, остались лишь вдвоем – все остальные уже прошли сквозь турникет.

Рощезвон, махнув рукой, чтобы они следовали за ним, прошел сквозь скрипящий турникет. После того как Срезоцвет и Пламяммул проследовали за ним в темное помещение, расположенное за турникетом, Рощезвон вернулся назад, взошел в одиночестве по низким каменным ступеням очень широкой лестницы и вскоре оказался вновь в Профессорской.

Преподаватели же, проследовав через темный зал с осыпающейся штукатуркой, по одному стали заходить в очень узкий и высокий коридор, стены которого были обшиты почерневшим от времени ореховым деревом. Коридор привел их к двери, за которой и располагались преподавательские обиталища.

Попав к себе, Профессоры ощутили, что то возбуждение, которое охватило их после того, как они покинули Профессорскую, несколько спало. Острое чувство того, что они избавились от дневных забот, приутихло, уступив место более спокойному и умиротворенному настроению. Весь вечер был в их распоряжении! От осознания этого комок подступал к горлу и на глаза наворачивались слезы.