Пола Вольски - Наваждение

Она промолчала.

– Сначала нужно все узнать, – продолжал Дреф. – Вам тут ни в коем случае нельзя показываться, но мне-то опасаться нечего. Меня, как бывшего серфа Дерривалей, примут с распростертыми объятьями, и любые мои расспросы не вызовут никаких подозрений. Батюшка первый на них охотно ответит.

– Цино, – пробормотала Элистэ. Как же она могла об этом забыть? Стыд и позор. Ведь родные Дрефа все еще живут здесь – отец и сестра. В памяти Элистэ возник образ вечно недовольной Стелли дочь-Цино, и она сразу вспомнила ее лицо – маску застывшего ужаса – в день гибели Зена сын-Сюбо. Малоприятное воспоминание.

– Сами видите, – заключил Дреф, – необходимо соблюдать осторожность.

Элистэ кивнула – доводы были достаточно убедительными. Он не дал ей времени передумать, повернулся и пошел быстрым шагом, бросив через плечо:

– Постараюсь не задерживаться. Спрячьтесь, если кого-нибудь увидите.

«Где же тут спрятаться?» – хотела она спросить, но Дреф был уже далеко. Она проводила его взглядом – он шел напрямик через поле на север, к домам серфов, что находились по ту сторону дальнего строевого леса во Дерривалей. И вот он исчез, растворился среди стволов, оставив позади пустое и невыразимо печальное поле. Весенний ветер прошелся по роще, обдав Элистэ холодом, правда, уже не зимним. Она огорченно вздохнула, поставила саквояж под дерево, уселась, прижавшись спиной к стволу, и принялась ждать.

Дреф сын-Цино преодолевал топкие поля едва ли не бегом. Время от времени он поглядывал на небо – бледноватое усталое солнце уже спускалось к закату. Дреф хмурился и шел еще быстрее. Вскоре он добрался до участка строевого леса, а потом – до подернутого ряской пруда, в котором мальчишкой частенько плавал и ловил рыбу. На другом берегу стояли домики серфов во Дерривалей. Сейчас развалюхи предстали перед Дрефом еще более низенькими и жалкими, чем он их помнил, – унылые, заброшенные, безлюдные. Вот именно – безлюдные. Он не увидел ни одной живой души. Женщины не обменивались сплетнями у колодца, мужчины не склонялись над жерновами или верстаками, ребятня не сновала с веселыми криками. Все словно вымерло, как в страшной волшебной сказке.

Первым делом Дреф направился к отцовскому домику. Постучался, но никто не ответил. Он подождал немного и распахнул дверь. Комната – единственная в доме – была пуста, в очаге, судя по всему, давно не разводили огня. Глаза юноши потемнели. Он вышел, огляделся и, заметив тонкую струйку дыма над трубой, соседней лачуги, сделал несколько широких шагов и оказался перед другой дверью. На этот раз ему ответили. Взору предстала высохшая старуха со сморщенным лицом, хитрыми черными глазками-бусинками, с глиняной трубкой в руке. На голове у нее была безобразная вязаная шапочка. Дреф помнил ее еще с детских лет и отметил, что она ничуть не изменилась. Бабушка вдова сын-Дросо, или Бабка Дро, как ее всегда называли, судя по всему, не поддалась прогрессивным веяниям – по-прежнему жила в старой халупе, все так же заплетала жидкую челку в косицы, как то делали женщины-серфы, и по-прежнему с поразительной проворностью начинала кланяться и приседать, стоило ей завидеть штаны до колен и отделанную кантом жилетку. Почтение к хозяевам вошло у нее в плоть и кровь. Стоило ей, однако, узнать Дрефа, как она разразилась обличительной тирадой. Что это он о себе возомнил и с чего перед ней задается? Он всегда был паршивой овцой, больно умный и шустрый, совсем не по чину, вот и вбил себе в голову всякие глупости. Одним Словом, набаламутил.

Да, Бабка Дро была все так же остра на язык, самая злобная старуха во всем Фабеке. Дреф к ней подольстился, и старуха радостно заквохтала. Куда все подевались? Бабка Дро для виду пожаловалась и попеняла, но потом удовлетворила его любопытство. «Времена переменились, – поведала она тоном, равно исполненным осуждения и злобного торжества. – Серфов нынче нету, а которые были серфами, так они теперь в барском доме строят из себя патриотов». – «В барском доме?» – «Вот-вот, в барском, только сейчас он принадлежит народу, по крайней мере, тем, которые нынче называют себя народом». – «А сеньор и его родня?» – «Ну, сеньор помер тому месяцев десять, коли не больше, и сам кругом виноват – не нужно было велеть слугам стрелять в членов Народного Комитета экспроприационистов. На что напросился, то и схлопотал. Его же серфы в ту самую ночь захватили дом, выволокли маркиза в ночной рубашке и вздернули на одном из высоких деревьев, что стоят вдоль подъездной парадной аллеи». Бабка Дро все ждала, что вот-вот нагрянут солдаты и поквитаются за убийство маркиза, но солдаты, странное дело, так и не объявились. «Ну, а родня маркиза, что с нею?» – «Вдову с тетушками и прочими приживалками выставили, позволив взять с собой ровно столько, сколько те смогли на себе унести, и скатертью им дорожка. Дочка маркизова, эта балованная сопливая задавака, еще раньше куда-то исчезла, и что с нею стало, никому неизвестно». – «А мастер Кинц?» – «Про него никто ничего не знает, как есть ничего. Странный он был человек, всегда на отшибе, а? Нет, про мастера Кинца не могу сказать ничего определенного». – «Челядинцы маркиза?» – «Которые были самые порченые, скоты и жополизы, вроде Борло сын-Бюни и ему подобных, – так их перевешали – и по заслугам. Другие, поумнее, – продолжала Бабка Дро, – унесли ноги, пока было не поздно. Взять хотя бы твоего батюшку, Цино, – у него хватило ума перебраться в Беронд, где он, по слухам, прилично зарабатывает столяром-краснодеревщиком. Но большинство крестьян и освобожденных серфов остались, объединились в Народную коммуну экспров Дерриваля и поселились в барском доме. Думают, коли зажили в хозяйском доме, так сразу научились вести хозяйство». Бабка Дро от всей души желала им удачи – она им ох как будет нужна, ведь глупые они, глупые, словно только что из скорлупы вылупились. Ничегошеньки не соображают. Каждый лезет в управляющие да бригадиры, мотыгой махать никого не заманишь. Весна, самая пора сеять, а никто и не чешется. Посмотреть бы на этих самозваных бригадиров по осени, как придет время убирать урожай, – то-то смеху будет. А пока у всех на уме одни только мудреные разговоры, особенно у некоторых. При этих словах черные глазки весьма красноречиво уставились на Дрефа, так что он легко догадался, кого именно старуха имеет в виду. Но он не стал с нею спорить. Вежливо попрощавшись, он вышел и направился через поле и сад к дому во Дерривалей, оставляя позади вымерший поселок серфов.

В запущенной живой изгороди из кустов самшита зияла дыра; Дреф нырнул в нее – и перед ним предстал старый особняк: не столь роскошный и величественный, как рисовала память, свежерасписанный красными ромбами и с выбитыми кое-где стеклами, но в основном почти не изменившийся. Не успел Дреф приблизиться к дому и на сотню футов, как двое вооруженных серпами караульных встали у него на пути. Он знал их еще со старых времен и окликнул по именам. Караульные растерялись, осторожно приблизились, разглядывая его, узнали и радостно поздоровались. Ибо перед ними предстал легендарный Дреф сын-Цино, который разбил сопатку самому маркизу еще тогда, когда серф и помыслить не мог поднять руку на хозяина, пусть даже для самозащиты. Дреф сын-Цино, который единственный на памяти серфов провел собак сеньора и бесследно исчез из Фабека. Дреф – настоящий герой; Народная коммуна экспроприационистов Дерриваля всегда окажет ему самый сердечный прием. Ему сообщили, что он как раз поспел к послеполуденной трапезе. Не окажет ли честь?