Ольга Погодина - Джунгар. Небесное Испытание

Увидев, что похитители сменили коней, ургаши возмущенно взревели и осыпали их новым градом стрел. Правда, на этот раз им помог порыв ветра, и стрелы снесло намного вбок. Еще несколько ударов сердца - и свежие кони джунгаров пошли на отрыв. Даже Аргол, избавленный от двойной ноши, хоть и раненый, умудрялся держать темп скачки.

К вечеру впереди завиднелись квадратные строения Ринпоче, розоватые в закатном свете. Издалека были видны тревожные огни на стенах крепости: должно быть, здесь их ожидает целый гарнизон, возможно, даже засада. Однако времени размышлять не было. Вперед, вперед!

Погоня отставала, когда они свернули с основной дороги, ведущей на Ринпоче. Однако, промелькнуло в голове у Илуге, стоило бы подъехать к перевалу окольными путями, - если начальника гарнизона в Ринпоче тоже упредили загодя, он мог выставить засаду на перевале, с которой они, - измученные дорогой, малочисленные, с ранеными и больными на руках, - справиться будут не в состоянии. Страшно пасть здесь, в одном шаге от великой победы, от маленькой, тихой, пущенной из-за камня стрелы…

Однако на подъезде к перевалу их встретили на удивление шумно: горное эхо издалека донесло до них шум сражения, - звон оружия, ругательства на разных языках, чей-то возмущенный и полный боли вопль, - мимо них, зажимая руками рану в животе, пролетел вниз еще живой ургашский воин.

Что за люди заняли перевал? Пропустят ли они их? Перевал лежал высоко наверху, - должно быть, они смогут добраться до него к сумеркам. Издалека различив топот копыт несущейся во весь опор лошади, Илуге, приложив палец к губам, свернул в кусты. С перевала во весь опор мчался ургашский воин. Один. Тут и думать нечего, - значит, военачальник послал его, скорее за подкреплением. Илуге взвесил на руке тежелый боевой джунгарский нож, примерился, - и лезвие вошло ургашу, совсем еще молодому парнишке, точно под кадыком. Парень слетел с седла сразу, перекувырнулся и остался лежать, нелепо раскинув руки и ноги. Конь пролетел по инерции мимо них, но, видно, не привычный оставаться без управления, скоро затормозил и принялся обгрызать какие-то ветки, пугливо косясь на них. Убивать коня не хотелось, ловить времени не было, и Илуге, махнув рукой, дал команду карабкаться вверх. А это было для усталых, выдержавших бой и сумасшедшую скачку людей поистине непосильной задачей.

Вверх, вверх, еще вверх. Они лезли к солнцу, оставляя за собой сумерки, неумолимо сползающие в долину. Однако здесь, наверху, солнце, отражаясь на склонах гор, - покрытых ледниками или просто громад чистого камня, - играло всеми отттенками розового, красного и золотого. Небо над этим роскошным, изумительным, неправдопободным миром светилось чистым ультрамарином. Казалось, все они купаются в этих нечеловеческих красках, в этом свете, густом, будто патока. Никому из них до конца дней своих не забыть этот закат на перевале Косэчу. Им казалось, что они умирают, что они уже умерли, когда на подгибающихся ногах первые из них втянули коней туда, где, насколько можно было судить в сгущающейся темноте, лежал путь на перевал, - узкая тропа между двух упирающихся в самое небо пиков.

В неверном свете умирающего дня они разглядели, что узкая перемычка завалена телами мертвых и умирающих, и идет та, последняя фаза боя, которая уже не может быть ни красивой, ни яростной, - никакой. Это когда воины, чуть не падая на колени, наносят друг другу неверные удары, положась на милость Вечно Синего Неба, потому что больше сил ни на что не осталось. И этими воинами, сражавшимися сейчас с остатками явно многочисленного ургашского отряда, были… джунгары! Они прошли перевал и ждали их, встретив мечами посланную засаду!

Илуге закричал. От облегчения у него будто прибавилось сил. Джунгарский боевой клич, отражаясь от стен ущелья, гулким эхом полетел в долину. Должно быть, там, внизу, сейчас видно только красное зарево, из которого несется вниз боевой клич…

Он и сам не знал, откуда у них у всех взялись силы. Когда он положил Нарьяну на землю и ввязался в схватку. Как убил троих в священном и слепящем боевом безумии, которое снизошло на него впервые. Потом его кто-то тронул за плечо, и он увидел, что они, можно сказать, победили.

Врагов оставалась жалкая кучка. Джунгары, - те их них, кто еще мог держаться в седлах, - теснили их к краю обрыва, за которым темнела, клубилась поднимающимся со дна туманом гулкая пропасть. Камешки,срывавшиеся из-под копыт сражавшихся, падали беззвучно так долго, что Илуге невольно отсчитывал удары сердца. Проходило не менее десяти ударов, прежде чем раздавался слабый стук, - камешки падали на дно.

Они смертельно устали, все. Иначе Илуге бы не совершил такой оплошности. Ринувшись в атаку, он бросил поводья Аргола, оставив коня чуть ниже места боя, на тропе. Измученный, раненый, жеребец, вероятно тоже очень устал - иначе разве позволил бы оседлать себя врагу?

Так или иначе, Илуге, едва отведя чей-то меч, услышал сзади пронзительный крик коня, - возмущенный и яростный. Обернулся с оборвавшимся сердцем: кто-то из выбитых из седла раненых ургашей умудрился оседлать Аргола и теперь в своем неразумии дал коню шпоры, - степному коню, который привык, что им управляют только коленями и лаской. Неожиданная боль заставила Аргола взвиться на дыбы. Всадник, пытаясь удержаться и обуздать взбесившегося коня, сделал вторую ошибку - ударил шпорами еще раз.

Илуге взвыл, словно ударили его самого. В следующую минуту Аргол вскинул круп, отпрыгнул задом на добрый корпус, и снова взвился на дыбы. И в этот момент часть склона под ним просела. Илуге кинулся к своему коню, не видя ничего и, кажется, даже заработал скользящий удар, к счастью, не пропоровший кольчуги. Он успел увидеть недоуменный взгляд коня, и безумный - всадника, молодого светловолосого парня с запачканным кровью лицом. В то же мгновение оба исчезли за кромкой пропасти. В три прыжка перекрыв разделявшее их расстояние, он услышал только вопль Аргола, несущийся откуда-то снизу, - почти человеческий. Он опускал голову все ниже, пока крик не затих. По его щекам потекли слезы, прочерчивая на грязном лице чистые ручейки.

Когда он обернулся, бой уже закончился. Не было сил даже добить раненых. Джунгары отирали окровавленные мечи прямо о собственную одежду, их лица были серыми, а движения замедленными, словно у дряхлых стариков. Илуге не помнил, как его увели.

Им еще хватило ума отъехать вглубь тропы. Но дальше все доводы разума поборола холодная, мертвенная усталость и люди в изнеможении опускались прямо на холодные камни, забываясь тяжелым сном.

Илуге, хоть и устал не меньше других, знал, что не сможет сомкнуть веки, потому что на его сетчатке продолжала прокручиваться одна и та же картина. Сухое горло жгло, жгло веки, иногда все мышцы сводила судорога почти зримой, осязаемой боли. Мысль о том, что он подвел Аргола, бросил его одного, была нестерпимой. Раскачиваясь, будто пьяный, со странно искаженным лицом, он поковылял к раненым, что-то неразборчиво, монотонно бормоча себе под нос.