Юрий Никитин - Возвращение Томаса

Олег сказал раздраженно:

— Я иду к знанию! Мне нужна не вера, а знание. Я всю жизнь стремился к знанию. Сколько себя помню... Меня из родной лесной деревушки выгнали за то, что старался понять, а не просто повторять, как отцы-деды делали...

Прелат сказал горячо:

— А ты поверь!

Олег скептически усмехнулся.

— В вашего Бога? Не смеши.

Прелат помотал головой.

— Зачем? Ты не простолюдин, ты один из столпов, на которых держится мир. Поверь, именно из нашего учения исходит знание... нет, даже не знание, а метод, который дает знание. Олег, этот метод дает знание не избранным, как всегда было, а всем-всем, даже самым что ни есть простолюдинам! Знание перестает быть уделом особых жрецов, как всегда и везде было во всех странах и языцях. Разве не этого ты хотел и добивался?

Олег буркнул:

— Много ты знаешь...

Прелат заговорил чуть тише:

— Представь себе. Я уже говорил, что с возрастом меня стали интересовать люди, которых Господь зачем-то оставил дожидаться Судного дня на земле. Но имена лишь немногих упомянуты в старых книгах. Остальные же для каких-то целей хранятся в тайне. Сколько их, никто не знает. Все они наверняка, как и ты, идут по векам и тысячелетиям под разными личинами.

Олег сдвинул плечами.

— Не знаю, не встречал. Ну, может, и встречал... но вот не помню.

Томас посмотрел остро, хотел напомнить о Гульче, но смолчал, у Олега своя игра.

— Богоборец, — сказал прелат, называя его одним из имен, упоминаемых в древнейших книгах, — я читал много старинных рукописей, я любил рыться в самых древних, искать и находить немыслимые истории и обнаруживать, что сказанное — правда... И я знаю точно, что это ты сокрушил Рим, блудницу вавилонскую, гнездо порока и разврата!.. А твой городок Лютеция, который ты, вне себя от горя, построил в память твоей женщины, теперь разросся так, что ты и не подумал бы... Его, кстати, недавно переименовали в Париж, ныне это сердце Франции... или это я уже говорил? Помнишь, ты создал объединение из разных разбойников и назвал его франками, вольными людьми? Те франки, как ты и задумал, вобрали в себя множество племен, создали Франкскую державу... да что я тебе рассказываю, ты сам должен знать все, не настолько же ты ушел в свои бесконечные поиски!

Они подошли к двери, Олег остановился, всем видом показывая, что войти не приглашает, осточертели дискуссии, и хотя он не человек действия вроде рыцаря, но и ему уже лучше выйти в поле драться с нечистью, чем выслушивать благоглупости.

Томас дергался, не зная, как поступить, поглядывал то на прелата умоляюще, выпрашивая прощение, то на Олега — уже со злостью, как он смеет так разговаривать со святым человеком, которого даже Адова Расщелина не может сломить!

Послышались грузные шаги, показался отец Крыжень, все такой же массивный, хоть и снял кожаные доспехи, белоснежные волосы и борода красиво ниспадают едва заметными волнами.

Он с ходу ощутил заминку в диспуте, с испугом посмотрел на грозного язычника, на прелата, тот кивнул, и отец Крыжень обратился к язычнику мягким убеждающим голосом:

— Твой поиск окончен, брат наш... хоть ты и не принял все еще Христа. Неисповедимы пути Господа, нам никогда не понять, почему он именно тебя избрал, чтобы сокрушить Рим и заставить нечестивых латинян принять слово Божье, но... это было сделано. Твой поиск окончен. Слово Господа победно ширится по всем землям. Прими же то, что взращено и твоими усилиями!

Оба смотрели с ожиданием, настоятель даже дыхание затаил. Олег зевнул во всю пасть со сладким волчьим завываньем, почесал в затылке.

— У меня глаза слипаются, братья монахи. Но все равно не думаю, что мой поиск окончен. Не думаю.

Настоятель ахнул в ужасе.

— Как ты можешь? Нет и не может быть ничего выше слова Христова!

— Не уверен, — ответил Олег хмуро. — Я только что с Востока. Там тоже почистили Ветхий Завет и создали свой вариант, названный Кораном. Что-то в нем лучше, чем в учении Христа, что-то хуже. Правду говоря, лучшего там больше, чем в христианстве. Увы, там пара серьезных ошибок, которые в христианстве есть тоже... но вы их молчаливо обходите, как вон при Томасе нельзя даже упомянуть про Обрезание Христа...

Настоятель и прелат дружно поморщились. Олег невесело усмехнулся.

— Вот-вот. А ислам не настолько гибок. Там если белое — то белое, а черное — черное. Дураки, не умеют гнуться.

На лице настоятеля было предельное возмущение, он порывался возразить, но прелат придержал его и спросил с интересом:

— А какие это ошибки, которые есть и в христианстве, но мы их... обходим?

— Запрет на рисование.

Он видел по их ошарашенным лицам, что так ничего и не поняли. Прелат первым пошевелился, спросил с недоумением:

— Мудрый, ты ничего не перепутал?

Настоятель сказал раздраженно:

— При чем здесь рисование?

Мы говорим о различии в вере!

— Запрет на рисование, — пояснил Олег, — затормозил всякий прогресс. В христианстве этот запрет, кстати, тоже есть, но его как-то быстро перестали замечать, не так ли? Увы, в исламских странах сие блюдется строго. Тем самым наиболее жестокий удар нанесен по детям, которым нельзя рисовать то, что рисуют дети во всем христианском мире: людей, коней, зверушек, птичек... Образное мышление не развивается, а это основа мышления.

Настоятель скривился, прелат же, напротив, оживился, потер ладони.

— На эту тему я бы охотно поговорил с вами, поспорил. Хотя в чем-то согласен: уровень абстрактного мышления опускается все ниже. Я сам заметил, с принятием ислама Восток перестал развиваться. Увы, алгебру при исламе уже не придумать! Даже ту забудут, что придумали до них. Однако же я категорически не согласен, что...

Олег снова зевнул, прервал:

— При всем уважении... день был тяжелым, а ночи короткие. Спокойной ночи, уважаемые!

Он толкнул дверь и вошел в келью, а Томас, оставшись с духовными лицами, проблеял жалко:

— Он не всегда такой грубый... Он временами бывает почти как человек... Вы уж простите...

Настоятель гневно молчал, прелат отмахнулся.

— Мы сами виноваты, увлеклись. Пусть сон твой будет целебным, сын мой!

Настоятель тоже перекрестил его, Томас приложился к их рукам по очереди, счастливый, что пообщался с духовниками такого высокого ранга.

Олег спал, как убитый, Томас трижды вскакивал: то далекие голоса из-под земли поют что-то замогильное, то бамкнет колокол, то привиделось вовсе жуткое: конь потерял все подковы и горько упрекал его, доблестного рыцаря, что совсем о нем не заботится!

Крепко заснул под утро, как раз когда пора вставать, проснулся от яркого луча солнца, что скользнул в окошко и пытался прожечь ему набрякшие за ночь веки.

Пристыженный, вскочил, в келье пусто. Выглянул в окно, на зеленой травке Олег осматривает копыта коней, подтягивает подпруги. К нему бочком приближается прелат, явно с желанием начать душеспасительную беседу, Олег морщится и отворачивается.