Юрий Никитин - Артания

Женщина проворно шлепнула ладошкой, накрыла, не дав залезть под перевязь, белые зубы блеснули в торжествующем смехе:

– Проворная? Я еще проворнее.

Придон дернулся, когда к его рту приблизилась женская ладошка с зажатой в ней улиткой размером с большую толстую жабу.

– Ты что? – вырвалось у него. – Хочешь, чтобы я это съел?

– Конечно, – удивилась она. – Ты вон какой большой!.. Тебе надо есть много. А те, что я тебе скормила из первого горшка, разве насытят мужчину?..

Справа от женщины лежал на боку пустой горшок. В нем влажно блестит, тонкая ниточка слизи тянется через горлышко в сторону коричневых опилок. Похоже, одна улитка все же оказалась проворнее, убежала.

В желудке, как ему показалось, начало шевелиться, дергаться, переползать с места на место. Он напрягся, стараясь удержать желудок на месте, не дать карабкаться к горлу. Кровь застыла в жилах.

– Что-то опять побледнел, – произнесла женщина с беспокойством. – Съешь еще хоть парочку…

– Не… хочу… – пробормотал он. Желудок начал подниматься к горлу. – А ты кто?

– Я? Я женщина.

– Это понятно, – сказал он слабо, – но разве ты единственная женщина? Она удивилась.

– Нет, конечно. Нас семь человек в деревне. И двенадцать мужчин!

– А как тебя зовут?

Она вскинула широкие мохнатые брови. В глазах появилось удивление.

– Я же сказала – женщина!

– Ну да, – согласился он, – но вас семеро женщин. Как вас отличают одну от другой? Она засмеялась.

– А, вот ты о чем? Ну, четверо уже совсем старые, только две в возрасте, одна еще почти ребенок. Нас отличить легко.

Он вздохнул.

– Ладно, я буду называть тебя… Цветок. Хочешь? Это очень красиво. У человека должно быть имя.

– Имя? А зачем?

Плечи его передернулись, от мокрой земли тянуло холодом.

– Эх, – сказал он, стуча зубами, – огня бы…

– Огня?

– Ну да… Костерок бы хоть маленький…

– Что такое костерок?

В голове шумело, но он удивился так, что в мозгу на время прояснилось.

– Не знаете, что такое костер? Огонь? У вас не бывает лесных пожаров?

За это время вокруг них собралось с полдюжины мужчин и женщин, с вялым интересом рассматривали его, переговаривались, он видел разинутые в удивлении рты. Затем мужчины один по одному, теряя к нему интерес, начали отходить в сторону, расходиться. Он слышал удаляющееся бормотание, но говорили уже не о нем, а о сломанной ноге Грабохлыста, о разливе вод у Темного болота, о двухголовой рыбине, которую поймал мальчишка Косых…

Он осматривался с тоской и растущим нетерпением. Воздух настолько темный и влажный, что в нем хоть плавай, недаром над поляной носятся такие громадные жуки, попадет сослепу – собьет с ног. Стволы деревьев блестят от влаги, то ли выступившей, то ли осевшей из воздуха. На голову и плечи постоянно каплет, здесь постоянный унылый дождь. Земля вязкая, подошвы отрываются с чавканьем, все двигаются мокрые и блестящие, как громадные слизни.

– Я вам покажу. – пообещал он.

Цветок увязалась за ним, а он побрел между деревьями, искал хоть какие-то камни, чтобы выбить искру, зажечь огонь, научить этих людей огню. Как когда-то их, диких артан, научил кто-то из Знающих и Умеющих. Однако везде дерево, трава, влажная или вовсе мокрая земля, временами – глина, даже песка не увидел.

Да и отыщет он камни… Выбьет искру, но та упадет на мокрую землю, мокрую траву, насквозь промокшие щепки. Здесь соорудить костер – небывало трудное дело. Это скорее задача для колдуна, а то и чародея, но не для воина.

Воздух казался ему разреженной водой. Гнилостные испарения плавали в воздухе желтыми струями, от мокрой земли поднимались запахи разложения, а из покрученных болезнями стволов выступали багровые наросты, похожие на пузыри с гнилой кровью.

Он чувствовал, как лес провожает его взглядами. Иногда замечал в зелени кустов чьи-то глаза, мелькали тени, дважды совсем близко проломился неведомый зверь, на Придона пахнуло мощным запахом свалявшейся шерсти, но еще больше пахло почему-то большой придонной рыбой.

У самого края болота он заметил сгорбленную фигуру. Коряга, который его спас, время от времени тыкал в темную воду длинной палкой с заостренным концом. Когда Придон приблизился, в воде забурлило, Коряга с торжеством выволок огромную рыбину… сперва она в самом деле показалась Придону рыбиной.

За спиной Коряги уже бились три крупные водяные рыбозмеи. Они подпрыгивали, выгибались, с каждым движением болото все ближе, вот одна плюхнула в воду и скрылась в глубине, вот вторая обрушилась совсем рядом с увлеченным Корягой, а он ничего не заметил. Судя по перепачканной слизью траве и оброненным чешуйкам, он выловил и набросал себе за спину уже десятка два этих чудовищ. Из них к спасительному болоту приближается последнее…

Коряга улыбнулся Придону, лицо пошло мелкими морщинками:

– А, чужак!.. А я смотрю, кто это идет так бесстрашно? Он швырнул, не глядя, рыбозмею себе за спину. Там глухо чавкнуло. Коряга гордо усмехнулся.

– Спасибо тебе, – сказал Придон просто. – Если бы не ты…

– Да ты чё? – удивился Коряга. – Все ж знают, я – дурак! Потому и принес тебя, хотя другой бы бросил.

– Спасибо, – повторил Придон. – А теперь скажи, как мне отсюда выбраться?

Коряга от удивления распахнул рот:

– Выбраться?

– Ну да, – сказал Придон. – Дальше. В другую деревню. А еще лучше – сразу в город. Лучше всего – в большой город!

Коряга смотрел с изумлением, потом с великим сожалением покачал головой.

– Да, надо было бросить… Теперь ты еще дурнее меня.

Я вон даже и траву топтать не умею. Слышь, чужак, других деревень нету! Мы – деревня. И людей других на свете нет. Ты что ж, думаешь, есть еще на свете люди?.. Откуда же взялись бы, только подумай своей дурной головой!

– Но я-то взялся, – возразил Придон кротко. Коряга на мгновение задумался, почесал в затылке.

– А кто знает, где ты прятался… Может, тебя родила Перепугица, она в прошлом году с животом ходила, а потом как-то враз перестала. А ты не показывался, чтобы траву не топтать, только ночью вылезал и жрал мою рыбу… То-то теперь вспоминаю, что ее всегда меньше, чем ловил!.. А потом тебя что-то стукнуло, а мы с Голяком на тебя и наткнулись… Надо будет у Перепугицы спросить, она тебя признает. Она все признает, такая она у нас!..

– Сколько я валялся без памяти? – спросил Придон. Коряга воззрился на него в удивлении.

– Сколько? Да просто лежал, вот и все. А потом подобрали.

– Нет, здесь!

Коряга флегматично сдвинул плечами.

– Да кто это знать может И как узнать?

– Ну… ночь и день сменяются… вы же спите когда-то?

– Спать – спим, – ответил Коряга довольно. – Мы спим часто и много!.. А как же? Поспать – это поспать… И ты спал. Много. Дык все ж спят много!