Юрий Никитин - Артания

Каменные стены западни дрогнули, начали сдвигаться. Снизу донесся дикий крик:

– Придон!.. Я ошибся, я – виноват! Отныне я твой слуга!., твой раб!.. Прошу, брось мне веревку!

Придон быстро огляделся. Тулей сорвал со стены длинный шелковый шнур, бросил Придону. Придон наклонился над краем ямы.

– Янкерд! Ты что-то сказал?

Янкерд стоял на самом дне, глубина в два человеческих роста. Слышался хруст, под массивные движущиеся плиты попадали мелкие камешки, трещали, как хорошо поджаренные орешки, рассыпались в пыль.

– Брось веревку! – умолял, рыдал, вопил Янкерд. Придон подумал, поколебался, наконец вздохнул и крикнул:

– Как скажешь. Держи!

Янкерд безумными глазами, полными надежды, смотрел на веревку, но, когда упала к его ногам вся, взвыл, закричал. Придон отодвинулся от края. Тулей, Итания, Барвник смотрели широко раскрытыми глазами. Придон взглянул на меч в своей руке, швырнул за веревкой в суживающуюся щель.

За спиной послышался хруст треск, звучный хлопок. Из щели с силой выплеснулся фонтан алой крови. Одна из струй коснулась свода, быстро расплылось красное пятно.

Придон шагнул к Тулею, тот выглядел потрясенным. Придон через голову снял перевязь и, держа ножны одной рукой, другой обнажил меч, с которым огненный ангел стоял у врат райского сада.

В комнате полыхнул неслыханно чистый свет. Свет первого дня творения, еще не замутненный уступками тьме, рассветам, плохой погоде. Длинное лезвие выглядело сгустком огня, но в то же время чувствовалась в нем несокрушимость, которую не отыскать на земле.

Придон вскинул руку с мечом к своду, все смотрели в благоговейном молчании. После паузы он сунул меч в ножны, свет разом исчез, в комнате только желтая тусклость светильников.

– Получай, тцар, – сказал он звучно и протянул Тулею ножны с вложенным мечом. – Я все выполнил!

Тулей не взял драгоценный меч, в синих глазах мерцало странное выражение.

– Ты не просто отыскал, – произнес он. – Но и собрал! Без всяких магов, чародеев, жрецов. Значит, это твой меч. Он признал хозяином тебя. Даже в ножнах, даже у тебя за спиной, он не дал Черному разрубить деревянное топорище в твоих руках!

Придон покачал головой.

– Огонь у богов крадут герои, но трижды герои – зажигающие огонь сами.

Тулей, похоже, не понял, но Щажард воровато ухватил меч обеими руками, напрягся, лицо побагровело, но удержать не сумел, меч с грохотом обрушился на пол. Смягченный, толстым ковром, послышался треск лопнувшей каменной плиты.

Барвник посмотрел неодобрительно на меч, на Щажарда, снова на пол, сказал громко:

– Я думаю, что муж Итании все равно должен носить именно этот меч.

Придон наклонился, легко подхватил невесомые ножны с грозно блистающей рукоятью, опустил на край легкого стола на тонких ножках, все затаили дыхание. Тулей и другие даже отступили, но меч, послушный воле хозяина, лежал тихо, как перышко.

Тулей шумно перевел дыхание.

– Это же… Нет, голова идет кругом! Барвник, собери народ ко дворцу… Думаю, и так собрались, долго орать не придется. Пора объявить при всех, что артанин сделал то, чего никто в мире не мог… и что Итанию получает по праву. И что это она должна гордиться, что отдают такому герою!

Придон сощурился от яркого куявского солнца, в Славии привык к затянутому тучами небу. Площадь перед дворцом заполнена народом так, что люди теснились в переулках, усеяли крыши и деревья.

Слуги поспешно застелили красными коврами мрамор, протянули дорожку из полотна пурпурного цвета по ступенькам до самой площади. Тулей вышел в сопровождении Барвника, Щажарда, Черево. Чуть позже появилась Иргильда, ее сопровождали только три знатные женщины. Следом повалила, теснясь, как овцы, целая толпа знатных беров, беричей, мечников, князей и полководцев, что хоть и запоздало, но привели войска на помощь. Итания и Придон в сторонке шли рядом, почти касаясь друг друга.

Тулею поставили роскошное кресло с высокой спинкой. Он присел, так положено, но тут же встал и, подойдя к краю верхней ступеньки, заговорил сильным, все еще звучным голосом. На площади замерли, вслушиваясь в речь повелителя:

– Видят боги… Видят боги, я не хотел этого брака, как и все вы. Более того, я сделал все, чтобы… не допустить его! Да, признаюсь, признаюсь… Но этот артанин покорил меня. Ты слышишь, Придон? Ты покорил нас всех. Покорил не мечом или топором, это всего лишь оружие, – ты покорил наши сердца, наши души. А это самая надежная победа…

Барвник что-то шепнул ему на ухо. Тулей кивнул, сказал громче:

– Это – единственная победа, которая… победа!

Придон дышал часто, грудь распирало могучее сильное чувство, которому не знал названия. Вот тот миг, ради которого стоит идти через ночь и снег, ломиться через лес, болота и горы, драться с людьми, нелюдьми, дэвами и чудовищами, голодать, получать раны, висеть на одной руке над пропастью.

– Подойди же, сын мой! – сказал Тулей.

Придон поправил топор, теперь грудь перекрещивает только одна перевязь, и двинулся вперед. Шаги сначала были деревянными, смотрят тысячи пар глаз, но плечи расправились, он же артанин, спина выпрямилась, прошел мимо толпы этих могущественных беров, князей и князьков, вотчинников, господарей, наместников, мечников, хранителей, полновластных хозяев огромных земель, дворцов, крепостей, богатейших палат – грудь могучая, взгляд твердый, в руках сила, а в сердце артанская честь и отвага.

Итания смотрела влюбленными восторженными глазами. Тцар взял ее за руку, Придон остановился в трех шагах. Сдержанно и едва-едва поклонился, как и надлежит артанину, что преклоняет колени только перед богами.

Тцар сделал знак, трубы умолкли. В торжественной тишине, когда слышно, как в небе перекликаются летящие журавли, он сказал могучим сильным голосом:

– Вот моя дочь, единственная дочь Итания!.. Отдаю ее тебе в жены. У меня нет наследника, потому мой трон наследует первый же сын от вашего брака…

Трубы прогремели снова. В народе начались радостные крики, вверх полетели шапки, цветы, венки, женские платки. Тцар вскинул руку, серебряный клич труб оборвался.

– Отныне же, – сказал Тулей сильным голосом, – я уступаю молодым южный дворец, самый новый и красивый! Да будут жить, наслаждаться счастьем, друг другом, нашей любовью и уважением своих подданных. А доблестный Придон отныне не артанин, как все привыкли называть, а благородный князь Придон! Даже светлый князь, первый после тцара!

Трубы прогремели снова. В толпе вопили, подрыгивали, бросались друг другу в объятия, проливали слезы умиления. Придон всюду видел счастливые лица и сияющие глаза. Но самые радостные и сияющие глаза у Итании. Он задыхался от ликования, сердце колотилось так, что ломало ребра.