Вера Камша - Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню [litres]

Как бы печально это ни было, папенька опять угадал, по крайней мере, других подходящих отравителей в голову виконту так и не пришло. Убивать наследницу цветущего во всех смыслах Фомы стоило лишь для того, чтобы удержать Юлию в Урготе. Фердинанду в этом случае подыскали бы другую невесту, причем в Талиге, поскольку оставшиеся принцессы так или иначе не подходили, а всплывшие на днях познания Иоланты подтверждали, что дед готовил внучку в королевы. Конечно, имелась дочь и у Колиньяров, но слишком уж юная, да и их попытка прибрать к рукам Эпинэ выглядела сразу и нагло, и глупо. Тот, кто догадался отравить предназначенный для мистерии букет, действовал тоньше.

– Вы не спешите меня развлекать, – напомнила о себе Урфрида. – Я бы поняла, страдай вы всерьез, но ведь это не так.

– Я страдаю, – возмутился Марсель, – и даже сочиняю на сей счет рондель, но мое молчание связано не с моими терзаниями, а с вашей усталостью.

– Мне уже лучше, – дама потупилась и тут же вскинула головку. – Сударь, мы одни, и я намерена вызвать вас на откровенность. Мне хотелось бы, чтобы вы разглядели во мне союзника.

– Вот как? – призвал на помощь Бруно виконт. – Осторожней, здесь лед.

– В последнее время я в самом деле боюсь упасть, – призналась спутница, – но осторожность хороша отнюдь не всегда. Будь я осторожна с графом Савиньяком, мы бы так друг друга и не поняли. Поверьте, я высоко ценю вашего отца и поэтому раскрываю карты первой. Вам, я имею в виду Валмонов, не следует опасаться моего брака с Эпинэ. Да, мне жаль огорчать маму, которая видит в этом сразу и мое счастье, и спасение Талига, но у меня есть и собственное мнение. Вы куда лучший сын, чем я – дочь. По крайней мере, пока ваше сердце молчит.

– Оно не молчит.

– Оставьте. Душу, успевшую пережить и пренебрежение, и… взаимное… понимание, вам не обмануть. При Франческе вы всего лишь исполняете некую повинность. Не будь моя подруга столь счастлива в своей любви, я бы сочла вашу игру оскорбительной, но сейчас это скорее забавно. Волочась за Франческой, вы охраняете графиню Савиньяк, защищаете себя от слетевшихся в Старую Придду девиц и их маменек и заодно следите за Малым двором, при котором в самом деле происходит немало любопытного. Проэмперадора Севера, по понятным причинам, это тоже занимало, но впредь лучше обходиться без крови. Мы с Франческой сумеем сохранить девицу Манрик до тех пор, пока ей не найдут должного применения.

Второй раз цитировать Бруно было бы дурным тоном, и Марсель любезно поинтересовался, чем из услышанного он может поделиться с Проэмперадором Юга.

– О, – непослушная дочь мелодично засмеялась, – чем сочтете нужным, даже если я этого не говорила. Главное, я с вами объяснилась и готова выслушать ответные признания. Не обязательно сегодня, ведь север не только откровенней, но и быстрее.

– Эту мысль я обязательно запишу, – виконт не утерпел и поклонился, – но не столько для моего родителя, сколько для герцога Придда.

Ответом был все тот же мелодичный смех.

Вальдес, не заходя домой, умчался к своему Альмейде, Руппи вполне мог пойти с ним, а мог поздороваться с морем и проведать Юханову посудину. Можно было и вовсе никуда не ходить: водворить Морока на конюшню, умыться и завалиться спать. До вечера. До утра. До обещанного праздничка. Фельсенбург взлохматил отросшие – хоть сейчас в Кэналлоа – волосы, поправил дорожную куртку и отправился к Олафу. Возле изукрашенной по-прежнему непонятными завитками двери ногам захотелось сбежать, но голова не позволила, а рука уверенно постучала. Сколько раз он так стучал на «Ноордкроне» и, не дожидаясь ответа, входил? Вошел и на этот раз. Ледяной, чисто выбритый, в серой стеганой куртке, сидел у стола, на котором по-прежнему возлежала Эсператия. Мало того, стену, что при желании можно было счесть обращенной к развалинам Агариса, теперь украшали пятеро угрюмых святых, в Хексберг таких было не найти… Контрабандисты постарались? Эти могут добыть хоть эсператистские иконы, хоть можжевеловую, был бы спрос, а деньги Ледяному он оставил…

Начало беседы вышло… многообещающим. Руппи поздоровался, Олаф коротко ответил и замолчал, Юхану он хотя бы предлагал выпить.

– Господин адмирал цур зее, – ноги опять вознамерились удрать, пришлось щелкнуть каблуками, – мне нужно с вами поговорить.

– Я так и понял.

– Господин адмирал, моя бабушка, герцогиня Штарквинд, обратилась к регенту Талига герцогу Алва…

От политики Олаф всегда держался в стороне, в том же, чем одарил кесарию последний год, не сразу разобрался и сам Бруно, но главное Руперту объяснить удалось. Кальдмеер выслушал, кивнул и положил руку на толстый серый том.

– Я выеду, как только посланец герцогини уладит формальности с талигойской стороной. – Нет, Ледяной не прятал глаз, просто он говорил не с бывшим адъютантом, а с тем серым, что засело в книге.

– Бабушка будет настаивать на вашем участии в переговорах с моряками Метхенберг и Ротфогеля, – очень спокойно напомнил Руппи, – ей нужно отвлечь Марге от Штарквинда, но для этого…

– Замысел герцогини Штарквинд мне полностью понятен. – Ледяной соизволил наконец перевести взгляд с книги на человека. – Ты успешно выполнил поручение и можешь быть свободен.

– Еще нет. Бабушка поручила мне поспособствовать заключению сделки. Господин Кальдмеер, если вы откажетесь возглавить Морскую Ратушу, герцогиня Штарквинд пойдет другим путем. Ей по большому счету безразлично, признают моряки в вас вождя или бросятся за вас мстить, главное, эйнрехтцы будут вынуждены раздробить свои силы.

– Я вижу, ты пользуешься полным доверием герцогини.

– Даже если и так, подобные мысли бабушка никогда не доверит бумаге.

– То есть это твои выводы?

– Не только. – Иногда можно соврать, не погрешив ни единым словом. – Отпуск для устройства моих личных дел мне предоставил его высочество Бруно, вернее, он мне его навязал. И он, и бабушка уже жертвовали вами, флотом и справедливостью, сейчас ставки еще выше.

– Так кажется тебе, и так кажется герцогине Штарквинд и принцу Бруно. Руперт, я не намерен повторять былых, порожденных гордыней и малодушием ошибок, и приму свою участь. Любую. Мой долг напомнить тебе, что нет большего греха, нежели попытка изменить высший промысел. Все, что нам послано, послано по воле Создателя, и мы должны это принять со смирением и благодарностью. Каждое наше несогласие, каждая наша попытка оспорить неоспоримое лишь усиливает кару. Мало того, мы подводим под нее тех, кто следует уже за нами.

Если бы у меня хватило твердости духа… Если бы я устоял перед искушением и принял земную кару за гибель вверенного мне флота, Дриксен избегла бы множества бед. Я оказался слаб, а Враг знает, как заставить единожды оступившегося жалеть себя и роптать на судьбу, то есть на Создателя. Каждое последующее наказание тяжелее предыдущего, и принять его безропотно все труднее, но лишь сделав это, можно разорвать порочный круг и посрамить Леворукого. Я хочу надеяться, что ты это поймешь прежде, чем совершишь непоправимое.