Эйприл Женевьева Тухолки - Бессердечное милосердие [litres]

– Видела кого? – невольно вырвалось у меня.

– Фен – Богиню топи. Я видела, как она, сияя магией, бродит по болоту, как плавает в воде – праведная и могущественная. Я увидела ее в первый же вечер, едва только добралась до этой деревни, и сразу же поняла, что мне должно делать. – Элан бросила очередной взгляд на алтарь у стены. – Как только девушки-Ивы будут готовы, мы совершим набег на Морских Ведьм и заберем Мерроу себе. Поселимся на их Опаленных Деревьях и станем торговать с кораблями. Те из Морских Ведьм, что обратятся в нашу веру, будут жить, а остальные утонут. Мы возьмем все, что есть у них, но держать это богатство только для себя, как делают испокон века они, не станем. Мы будем делиться.

Кажется, я сохранила на лице спокойствие, а в глазах – искренность. Осталась безмятежной, как матушка Хаш.

Так вот какой у нее план: собирается напасть на Мерроу.

– Я полагала, ты хочешь спокойно жить здесь, на болоте. – Говорить я старалась легко, почти безразлично.

– Кто тебе такое сказал? – Элан, сжав ладонь в кулак, воздела правую руку. – Я жажду отмщения . Я развяжу большую войну. Морские Ведьмы уже долго живут в Мерроу, но настало, наконец, время перемен. Долгая спокойная жизнь среди хлябей и тростников вовсе не предел моих мечтаний, как не предел и твоих мечтаний – вечно скитаться, оставаясь Сестрой Последнего Милосердия. Так давай же, Фрей, посмотрим, из чего мы слеплены. Давай же поставим мир на колени .

Моя кровь быстрее заструилась по венам, а сердце забилось сильнее. Прижав кулак к груди, я вскочила на ноги.

– Да, – почти прокричала я. – Давай!

Королева-Затворница повернулась и подошла к святилищу. Взяла стоявший у стены высохший стебель тростника футов трех длиной и принялась неторопливо постукивать им себя по ногам.

– Боль – это часть жизни. Боль – истинный признак жизни. Мертвые ничего не чувствуют. Без боли люди становятся ленивыми, эгоистичными и подлыми. Боль – это благословение, которым одаривает меня Фен. Боль очищает ум и обостряет чувства. Смотри же и увидь.

Элан подошла к кровати. Повернулась ко мне спиной и стянула через голову тунику, и я вздрогнула, заметив на ее бледной коже пересекающиеся полосы – розовые, заживающие раны и красные, совсем свежие. Она опустилась коленями на красный ковер в точности так, как это было в видении.

Лицо ее было точно каменным, губы плотно сжаты.

Она подняла руку…

И принялась наносить себе нещадные удары.

Заглушая нежную капель дождя, раздался мрачный свист тростникового стебля.

Стебель хлестал вновь и вновь. И еще за разом раз. И еще.

Забив принесенную дождем сладковатую свежесть, в хижине пахнуло горько-солоноватой кровью.

Удары тростника о плоть. Звук, ритм… Похоже на барабанный бой. Такой же нескончаемый, как плеск волн, набегающих на берег.

Я почувствовала сонливость. Мой разум начал успокаиваться, замедляться .

В ухе защекотало. Шепот, бормотание.

Тростники заговорили со мной о звездах и о деревьях, о мутной воде и о рыбах, о ветре и о битвах, о смертях и рождениях, обо всем, что было в прошлом и есть в настоящем. Они говорили и обо мне, и о Сестрах Последнего Милосердия, и о темноволосом человеке, закутанном в меха.

Мой рот наполнился вкусом болота, торфа, грязи, корней и коры, травы и бесконечного серого неба. Я приложила ладонь к сердцу и впилась пальцами в свою плоть.

Матушка Хаш, помнится, сказала, что магии во мне нет, но я явственно слышала, как стебель тростника в руках Королевы-Затворницы говорит иное. Морской магии во мне действительно не было, но в моих венах пульсировала болотная магия, и открывшаяся вдруг истина была так же реальна, как пощечина.

Элан пронзительно закричала, и я задрожала от этого звука.

То был крик славы из моего видения, крик победы, крик триумфа.

Я перевела взгляд на окно, на болото за окном, но потом снова взглянула на нее, на дитя – болотную королеву…

Теперь она сияла мягким, желтоватым, точно солнечным светом, который будто струился у нее из-под кожи.

Я потянулась к ней. Потянулась, раскинув руки и разжав ладони. Широко раскрыв грудь и обнажив сердце.

Я почувствовала это. Почувствовала магию. Почувствовала присутствие богини Фен .

Потом мягкой влажной тряпкой я вытерла с ее тела кровь и, чувствуя жар ее порезов на своей ладони, вымыла ее. Достав из своего рюкзака заживляющий раны бальзам, который Джунипер изготовила из лаванды, розмарина, шалфея и пчелиного воска, натерла им ее кожу.

Элан под моими руками тяжело вздохнула.

– Спасибо, Фрей. Теперь уже почти совсем не больно.

Я во все глаза смотрела на нее, а она лежала, растянувшись, на простом соломенном матрасе и уже не была ни королевой, ни вождем, ни болотной волшебницей. Она была всего лишь ребенком.

Даже прежде, чем Королева-Затворница приказала мне утопить Квикса в болоте, я отчаянно желала убить ее, но теперь, ощущая ее горячую кровь на своих руках, сама испытывала боль.

Как же так вышло?

Она с ранами до костей после порки тростником лежала на кровати – легко досягаемая, беззащитная. Было уже далеко за полночь, и она зевала и терла глаза, точно ребенок, которого уложили спать слишком поздно.

Я не могла ничего с собой поделать.

Не могла бороться с ребенком.

Раньше я убивала детей, но лишь хворых детей, страдающих от боли и стоящих на пороге смерти. Но сражаться с маленькой девочкой, что была передо мной? Убить ее, словно зверя?

Была ли в том доблесть, слава?

Едва ли.

Едва ли, но все же не было ли в поведении Королевы-Затворницы нарочитости, за которой скрыта хитрость?

Однажды летней ночью под сияющей полной луной Тригв вкратце пересказал мне книгу, написанную королевой эльфов, которая жила так давно, что почти растворилась в мифе о себе самой. Звали ее Лилт, и писала она о многом: о своих любовниках, о богах, о старении, о смене времен года, о незабываемых пирах и о долгих темных ночах, проведенных в одиночестве. Она делилась накопленными за долгие годы жизни мыслями о том, что есть истинная мудрость и как должно править.

Лилт уверяла, что самые успешные правители прекрасно знают, что проявление уязвимости, выказанное в должное время и должным образом, столь же сильно действует, как и демонстрация безжалостности.

– Спи здесь, со мной. – Элан протянула руку и коснулась моей руки. – Будь моей сестрой, моей Болотной сестрой хотя бы на одну ночь. С тех пор… С тех пор как я умерла в терниях, я не люблю спать одна.

Я не ответила. Она села и осторожно стянула через голову тунику, морщась всякий раз, когда шерсть касалась ее кожи.

– Останься здесь на ночь, Фрей. Останься, ведь у тебя хватит на это смелости.