Сергей Малицкий - Тени Богов. Избавление [СИ]

— Какое у них оружие? — сдвинула брови Брик.

— Известно какое, — вовсе заскулил Ролиг. — Мечи, топоры, копья. Багры еще. Ружей не видел, а старая пушка на палубе стоит, но, говорят, нет на нее зарядов. Самострел видел у одного. Чего ты спрашиваешь-то? Сама же все знаешь!

— А луки? — заинтересовалась Брик. — Луки есть?

— Зачем тебе? — замотал головой Ролиг. — У нас в хибаре отцовский лук лежит. На чердаке под тряпьем. Ты уже пробовала его тянуть, не поддается. Даже тетиву набросить не сумела.

— Как деревенский молодняк узнает, что пираты ушли? — стала перешнуровывать голенища сапог Брик.

— Да чего там… — скорчил гримасу Ролиг. — Чего узнавать-то… Со скал видно же. Вон. Видишь на горизонте? За ними и бухта. Речка же слева… А если что, в дудку надо дудеть. Ее далеко слышно. Ты что мне голову морочишь, Брик? Зачем пугаешь меня? Дудка же у тебя в суме.

— А ну-ка?

Брик подтянула к себе сумку, что болталась у нее через плечо, похлопала по ней, открыла клапан и выудила из-под него рожок из рога молодого горного козла. Не каждый рог на такую надобность годился, но рог, как и лук, оставшийся Ролигу и Брик от отца, был из лучших. И вроде негромко дудел, но такой гнусавый тон выводил, что на десяток лиг было слышно, а уж зверя из логова что метлой выметал. Хотя, какие тут звери, разве только вараны, которые глухи как плавник морской. Что же это с тобой, сестра? Ты и на рожок смотришь так, словно впервые его видишь. Хотя, нет. Пальцы на дырки точно ставишь. Когда успела научиться? Отец перед смертью жалел, что так и не сумел никому науку передать. Ни Ролигу, ни Брик, не дал им бог слуха. Только дуть в этот рог не вздумай. Нет. Положила пальцы, пошевелила ими как-то странно, пожалуй ловчее, чем у отца выходило. Приложила рожок к губам и вдруг заиграла, задудела, да не просто так, как делала прежняя Брик, чтобы подшутить над молодыми охотниками, вызвать их к скалам, а ловко! Пожалуй, что лучше всякого игреца!

— Что ты творишь? — только и вымолвил в ужасе Ролиг. — Что ты творишь, Брик?

Оглянулась, посмотрела уже не презрением, а как будто с жалостью. Взглянула чужими глазами. Обожгла нездешней красотой. Пригвоздила к горячему песку, словно гвоздями к палубным доскам. Секунду или две думала, что сказать онемевшему брату, потом произнесла:

— Не Брик я уже. Или не видишь? Чилой меня зовут. И ты можешь звать меня Чилой. А хочешь, зови Брик. Мне все равно. Только не спрашивай меня ничего про Брик. Держись рядом, может, и вернется она, когда я уйду, а может и не вернется, или же я никуда не денусь. Только зла на меня не держи. То, что стряслось здесь, не по моей воле случилось. Сколько у вас молодых ребят в деревне?

— Десятка полтора, — налил глаза слезами Ролиг.

— И сколько из них хотят вырваться из вашей глуши, но и в пучине не сгинуть, и о пиратскую долю не измараться?

— Десятка полтора, — зарыдал Ролиг.

— Тогда иди за мной, — сказала Брик-Чила. — Путь будет длинным, месяца на два может затянуться, если не больше, мне матросы будут нужны. Я в Райдону собираюсь. Это на другой стороне Терминума.

— Так у тебя корабль есть? — размазал по лицу сопли и слезы Ролиг.

— А в бухте что стоит? — не поняла Чила.

— Так он пиратский… — онемел Ролиг. — Их же там… человек сорок.

— Я их всех убью, — сказала Чила и взмахнула дротиком так, что Ролигу показалось, будто искры сыплются с его наконечника.

В паре лиг к западу от Опакума на пустой дороге стояли два всадника. Судя по богатой и теплой, под осень или под раннюю весну, одежде, они были важными персонами. Впрочем, всякий берканец, проживающий в одной из пяти ее столиц, узнал бы в одном из них кардинала Коронзона и немало удивился бы, потому как второй всадник, перед которым Коронзон, даже сидя на лошади, пытался склонять голову, нес на одежде, так же как и гарцующий в почтительном отдалении эскорт, цвета Фризы. Этот важный фриз — седой как снег и, несмотря на возраст, на удивление широкоплечий и статный — был мрачен, но спокоен.

— И все же я не могу определить в точности, ваше святейшество, — как будто продолжал начатый разговор Коронзон, — удался обряд или нет?

— Если бы он удался в той мере, в какой мы это себе представляли, сейчас бы мы наблюдали не эту погань в крепости и вокруг нее, а воссияние в славе и могуществе одного из величайших, — глухо произнес вельможа. — Однако ты, Коронзон, как почти никто должен понимать, что неудачей это тоже назвать нельзя, поскольку в случае неудачи ты бы лишился изрядной доли своей силы, а то и тела, которое пестуешь столько лет.

— Как и все мы, — захихикал Коронзон, передергивая плечами, — сколько бы нас ни осталось…

— Десять, — сказал вельможа, — хотя я и не чувствую уже давно эту поганку Чилдао, которая отсасывала все эти долгие годы силу у величайшего, но, кажется, та вспышка, что обожгла нас на днях со стороны Кары Богов, все еще не означает ее гибель.

— Предполагаю, что рано или поздно она допрыгается, — прошептал Коронзон.

— Надо не предполагать, а знать и действовать, — покачал головой вельможа. — Если она все еще остается в этой же маете, то добавь сюда меня, себя, Ананаэла, чтоб ему заплыть жиром в его убежищах, проныру Энея, дуру Адну, сбежавшую в свой вечный перелесок, поганца Дорпхала, который явно счел, что мы потерпели крах. Не забудь еще отшельника Зонга, который льстит себе, что правит бродячим менгиром. Сколько выходит?

— Восемь, — растопырил пальцы Коронзон. — Восемь! Двух не хватает.

— Бланс и Карбаф, — скрипнул зубами вельможа. — Двое самых мерзких из курро. Уж не знаю, в кого и когда они воплотятся, но если по поводу Карбафа я не удивлен, этот поганец, пожалуй, чаще прочих менял одну шкуру на другую, то насчет Бланса пока понять не могу. Он должен был рассеяться, но я не чувствую его гибели…

— Амма бы сказала точно, — позволил себе заметить Коронзон.

— Что сгинуло, то сгинуло, — бросил холодный взгляд на спутника вельможа. — Аммы — нет. Сейчас запомни главное, кардинал. Крепость нас больше не интересует. Пусть берканцы разгребают трупы и пытаются восстановить ее, скоро они ее бросят. Эта земля отправлена навсегда. Сейчас главное — сосуд, в котором заключен величайший. Его нужно оберегать. И это будет непросто, поскольку распознать его или, как мы поняли, ее, мы не можем доподлинно. Сила, которая заключила величайшего в смертную плоть, скрывает его.

— Не стоит ли нам учесть эту силу в своих расчетах? — склонил голову Коронзон. — Откуда она?

— Мы учитываем все, — процедил сквозь зубы вельможа. — И то, что лишь ядро, божественная искра величайшего заключена в сосуд, а вся его мощь осталась там, где и была — в Колыбели, и то, что в сосуде лишь ключ к ней. И то, что нам до конца не могут быть ведомы замыслы божества. И то, что даже слабое существо может вызвать лавину, которая сносит могучие крепости. Еще раз, главное — сосуд, в котором заключен величайший.