Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Что-нибудь.

В топот их наступления проник пронзительный шум, высокий и неровный, как будто перерезающий глотки, которые были его истоком. Аисты, казалось, висели в воздухе прямо над ними – линии девственной белизны, выгравированные на солнце. Наследники пронеслись сквозь тень неглубокой впадины, продираясь через дымку кустарника и мертвой травы, а затем устремились вверх. Вершина холма встретила их напор. Солнце вспыхнуло за их спинами серебром и багрянцем.

Визжащий хор распался на визги и сигналы к бою.

Шранки теснились в пространстве под ними, их гнилая толпа рассыпалась по пространству между залитыми солнцем вершинами. Тонкие белые руки рванулись к оружию. Лица сморщились от ярости. Клановые штандарты – человеческие черепа, покрытые бизоньей шкурой – дергались и виляли.

Сорвилу не нужно было смотреть на ряды своих товарищей, чтобы узнать их лица. Неверие в происходящее – это всегда дверь, отделяющая молодых людей от убийства.

Последовал невозможный момент, один из тех, о которых Сорвил время от времени слышал от разных кавалеристов. Строй копейщиков, чьи шлемы и кольчужные рукава блестели на солнце, стоял неподвижно, если не считать самых беспокойных пони. Группа шранков раскачивалась, крича и жестикулируя, но тоже не двигалась. Обе стороны просто смотрели друг на друга, не от нерешительности и уж точно не из расчета. Это была скорее воинственная уравновешенность, как будто встреча была монетой, вращающейся в воздухе, нуждающейся только в твердой почве убийства, чтобы приземлиться.

Сорвил наклонился вперед и прошептал Упрямцу на ухо:

– Один и один – вместе одно целое.

И они помчались, выкрикивая боевые кличи дюжины языческих народов, грохоча и топая. Наконечники их копий казались летящими граблями. Судя по рассказам отцовских вассалов, он ожидал, что каждый удар сердца будет длиться целую вечность, но на самом деле все происходило быстро – слишком быстро, чтобы быть пугающим, или возбуждающим, или чем-то еще в этом роде. В одно мгновение шранки оказались перед ним – клубок бегущих фигур, кожа белая, доспехи черные от грязи, железное оружие, дико мельтешащее в воздухе. В следующее мгновение Сорвил врезался в них, как врезается брошенная вещь. Его копье скользнуло по краю щита одного шранка, пронзив горло твари, которую он даже не видел, не говоря уже о том, чтобы стремиться убить. Сердце зашлось в бешеном стуке после того, как юноша выхватил меч, сдерживая Упрямца и нанося удары. Крики, вопли и визги взметнулись ввысь. Ужасный грохот войны.

Семь, может быть, восемь раз ударило сердце. Он удивлялся той легкости, с которой острия мечей пронзали лица – ничем не отличающиеся от тренировочных дынь. В остальном же Сорвил сам был и своим мечом, и своим конем, танцующим среди бледных теней, руин и разрушений. Пурпурная кровь брызгала струей и черным потоком летела по мертвому кустарнику.

Потом осталась только низкая пыль, груда увечных и умирающих, а какофония звуков двигалась за ним – продолжала двигаться.

Он пришпорил скачущего Упрямца, мельком увидев усмехающегося Цоронгу, обгонявшего его на своем коне.

Уцелевшие шранки бежали перед неровной волной всадников, бестолково бросаясь из стороны в сторону. Сорвил подхватил копье, торчащее из земли, и наклонился к Упрямцу. Он быстро догнал отставших Наследников и вскоре очутился в гуще погони. Безумная усмешка тронула его губы, и он издал древний боевой клич своего народа, трескучий звук, который на протяжении веков отмечал бесчисленные подобные преследования.

Шранки бежали, проскакивая сквозь мертвый кустарник, как росомахи, увеличивая расстояние между ними и самыми медленными Наследниками – только самые быстрые из быстрых настигали их.

В гонке была радость. Ноги Сорвила стали просто продолжением усилий Упрямца. Земля уносилась назад, как морские волны. Рука юноши сжимала вспомогательное копье – свободно, как его учили с детства, и оно покачивалось, как будто он держал молнию. Он был сыном Сакарпа, всадником, таким же старым, как любой из его предков, и это – именно это! – это было его призванием. Он ударил шранков со злостью, которая казалась святой из-за своей легкомысленности. Одного – в шею, и тот полетел, раскинув руки, в заросли папоротника. Еще одного – в пятку, слева, и тот захромал, мяукая, как зарезанная кошка. Каждого сраженного он тут же забывал, зная, что мчащаяся стена позади него поглотит их.

Они разбежались, и Сорвил последовал за ними – под сияющим солнцем равнин не было никакого укрытия. Они снова склонили к нему свои белые лица, когда он закрылся, их черные глаза сверкали, а черты лица искажались от страха и ярости. Их конечности были не более чем трепещущими тенями в покрытой травой пыли. Они кашляли. Они кричали, вращаясь и падая.

В гонке была радость. Эйфория от убийства.

Один и один были одним целым.

Их победа была полной. Трое Наследников пали, и еще девять были ранены, включая Чарампу, который получил удар копьем в бедро. Несмотря на мрачные взгляды Эскелеса, старый Харни был явно доволен своими юными подопечными и, возможно, даже гордился ими. Сорвил достаточно насмотрелся на смерть во время падения своего города. Он знал, что значит смотреть, как знакомые лица испускают последний вздох. Но он в первый раз испытал то потрясение восторга и сожаления, которое приходит с триумфом на поле боя. Впервые он понял противоречие, которое чернит сердце всей воинской славы.

Парни подбадривали его, хлопали по спине и плечам. Цоронга, в широко раскрытых зеленых глазах которого читалось безумие, даже обнял его. Ошеломленный, Сорвил вскарабкался на ближайший холм и окинул взглядом равнину. Солнце лежало на горизонте, пылая багрянцем сквозь фиолетовую полосу, окрашивая бесчисленные гребни и низкие вершины в бледно-оранжевый цвет. Он стоял и дышал. И думал о своих древних предках, странствующих, как он, по этим землям – убивая тех, кто не принадлежал им. Думал о том, как его сапоги приросли к этой земле.

Темнеющее небо было таким широким, что казалось, оно медленно вертится от головокружения. Ярко сверкнул Гвоздь Небес.

И мир возвышался внизу.

В ту ночь Харнилас решил их побаловать, зная, что они – мальчишки, опьяненные подвигами. Был откупорен последний айнонский ром, и каждый из них получил по два обжигающих глотка.

Они взяли одного из уцелевших мерзких шранков и пригвоздили его к земле. Поначалу их сдерживала щепетильность, так как среди Наследников было немало юношей благородного происхождения, и они только пинали вопящее существо. А потом Сорвил с отвращением опустился на колени над белой головой шранка и выколол ему один глаз. Кое-кто из Наследников радостно закричал, но еще больше людей взвизгнули от ужаса и даже возмущения, заявив, что такие пытки – преступление против джнана, как они называли свои изнеженные и непонятные законы поведения.