Евгения Сафонова - Кукольная королева [litres]

– Всю её жизнь кто-то решал за неё. Ей не позволяли делать самостоятельных шагов. Она к этому привыкла и пока принимает роль ведомой, ведь наш друг превосходно создаёт для неё иллюзию свободной воли, но…

Он успел подзабыть, как это пьянит – игра. Помимо костяка, основных просчитанных шагов, есть ещё и маленькие решения фигурок. Поступки, отношения. И вот тут-то – азарт, непредсказуемость…

Хотя, может, всё дело в том, что это особый случай.

– Вот они и в Пвилле, – сказал Альдрем.

– Явились на назначенное свидание. И даже вовремя. – Он сделал ещё один рассеянный глоток. – Надеюсь, наёмники не наворотят в Пвилле дел со скуки. Раньше времени, по крайней мере. Слишком милый городок, чтобы ему досаждал отморозок вроде Хэмила или живодёр вроде Рейна.

– Наёмники – не тот народ, которому нравится безвылазно сидеть в съёмной квартирке сложа руки и ждать, пока снова придёт их час.

– Не так уж безвылазно они сидят. Учитывая, что я оплачиваю всё, что они вливают в себя в таверне.

Альдрем вздохнул:

– И что теперь?

Он отставил бокал.

– А теперь наш друг, зная, что близится финал, будет до последнего откладывать очную ставку. Я даже знаю, что ему в этом поможет. Он схватится за ту соломинку, которую ему вскоре протянут, и будет медлить, медлить… забыв, что не он один может принимать решения.

Он подался вперёд, снял с подставки кочергу. Пощекотал угли.

Принцесса в беде… Он старался окружить её декорациями под стать, высшие силы немного помогли – а в итоге декорации превзошли его ожидания. Смертельные опасности, прекрасный спаситель, преданные рыцари, верные друзья. Конечно же, злодей: таинственный, ужасный, беспощадный.

Каким же ещё он может быть.

Славная всё же выходит сказочка. Пусть и страшноватая. Даже жаль немного будет её рушить – особенно ту часть, что стала принцессе дороже прочего.

И так скоро.

– Она взбунтуется, Альдрем. Захочет повелевать, а не повиноваться. Решать, а не принимать чужие решения. Она уже пробует. Пока это вписывается в планы нашего друга, но лиха беда начало. – Он смотрел, как от чугунных прикосновений головешки заливаются золотистым румянцем. – Тогда-то, собственно, и появлюсь я.

– Вы уверены, что она хочет бунтовать?

Он крутанул кочергу в пальцах.

– Хочет. Просто ещё не готова. Но рядом с ней этот мальчик, здравомыслящий, к счастью. Он взрыхляет благодатную почву, куда упадёт зерно сомнений, чтобы взойти беспощадной правдой. Настраивает её, как камертон. И когда она будет готова… – губы его истончила мягкая улыбка, – я ей помогу.

Когда он переступил зеркальный порог, лес по ту сторону поприветствовал его звоном стеклянной тишины.

Других, приходивших сюда, встречала золотая дорога, связывавшая зеркало-вход с зеркалом-выходом. Ему не было нужды в проторённых путях: он шёл меж прозрачных деревьев, и тропа при каждом шаге выстилалась под его ногами, чтобы тут же исчезнуть позади. Незримые для других знаки скользили в серебряном тумане, льнущем к его рукам; неслышимые для других голоса звучали вдалеке зовом, манящим туда, где среди отражений ждал несуществующий больше отрывок его реальности.

У него ушло много лет, чтобы выведать законы этого изменчивого мира, где нет ничего постояннее непостоянства. Ещё больше – чтобы подчинить эти законы себе и обрести способность всегда находить нужное там, где тщетны оказывались любые попытки запомнить путь или начертить карты.

Но недостатка в летах у него не было.

Стеклянные деревья, неотличимые друг от друга, множились вокруг лабиринтом, гибельным для глупцов, что осмелились бросить вызов Зазеркалью. Он и сам когда-то столько блуждал в этих лесах, теряя выход и ориентиры, что любой на его месте умер бы; и даже прах его исчез бы, утонул в зеркальной земле, обращая своего владельца лишь завитком искристого тумана и шёпотом хрустальной листвы. Меньше, чем тенью, призрачнее, чем те, кто обречён вечно бродить в этом мире, сотканном из белизны и ртутного блеска.

…он и умирал здесь. Не раз. Если можно назвать смертью тот короткий сон, что его обрекли испытывать вместо сладости вечного забвения. Теперь на его смертях и его открытиях зиждется величие рода людского, в то время как он, сама личность его забыты. И хвалы за зеркальные путешествия люди возносят Шейлиреару Дарфуллу, построившему мир справедливости и процветания на чужих костях, которые островком возвысились среди багряного моря, разлившегося Кровеснежной ночью и многими ночами, следовавшими за ней…

Умение находить иронию в любых вещах слишком давно спасало его в ситуациях, куда меньше располагавших к иронии, чтобы эти мысли вызывали у него что-либо кроме улыбки.

Деревья расступились, в который раз признавая поражение, выпуская его из лесного плена к таверне, что наконец проступила из белизны. От того, что в реальном мире было добротным белёным домом с камышовой крышей, остались лишь одна стена, стойка бара и пара столов среди пустоты. Всё – обесцвеченное, выцветшее до зыбкой прозрачности: и камень, и красное дерево, и стекло бутылей, и дерево бочонков, из которых некогда разливали пенящийся и пьянящий хмель. Безликие тени – законные обитатели Зазеркалья – скользили мимо, темнели за столами, задерживались у стойки, точно заказывали незримое питьё невидимому хозяину.

Порой у него мелькала ленивая мысль, сколько здесь, по другую сторону зеркал, бродит тех, кто был казнён его рукой. Вероятно, кто-то из них и сейчас ходит вокруг, не видя его, не узнавая его лица.

Он знал, как остаться неузнанным – в реальности и вне её.

– Ты снова тут.

Её голос пропел за его спиной, как поёт бокал, когда оглаживаешь грань кончиком пальца.

– Как и ты.

Он не обернулся: лишь прошёл к стойке, где его уже ждал стакан – чище слезы и кристальной воды, чище, чем самое чистое стекло его мира. В реальности они пили из глиняных кружек без ручек; здесь глину лишили цвета, фактуры, самой сути, превратив в хрусталь.

«Зачем ты приходишь сюда, Палач? – спросила она его когда-то. – Что ты ищешь?»

«Тени былого», – ответил он.

– Надо же как-то коротать вечность. – Присоединившись к нему за стойкой, тоже облокотившись на столешницу, она взяла второй стакан в руку, на глазах обретшую цвет. Короткие пряди оттенка той последней благостной тьмы, ощутить милость которой ему было заказано, при движении на миг сменились бледно-золотой вуалью длинных кудрей, падавших на худенькие девичьи плечи, обнажённые чёрным платьем. – Это место заставляет чувствовать себя… почти живой.