Ник Перумов - Когда мир изменился [litres]

– Аэсоннэ! Ты согласна с ими сказанным?

– В общих чертах, – раздался знакомый голос. – Мы можем уйти. Всё остальное не важно.

– И как давно ты знала, что в конце пути?

– Всегда, – последовал ответ. – Ты просто не был готов. А теперь ты всё понял и мир, самое главное, готов тебя отпустить. Мы исчезнем отсюда, а там…

– А помнишь, ты говорила – я должен всё здесь разрушить? Вспомнить свою тёмную ипостась?

– Говорила. Но зачем тратить силы, если мы сможем уйти отсюда и так? Сделай шаг, прошу тебя. Я за тобой, сразу.

– Просто шаг?

– Просто шаг, – сказали все трое в унисон.

Фесс улыбнулся. Оторвал ногу от иллюзорной земли. Занёс над желтоватыми плоскими камнями дороги – такие вели от перевалов вниз в Долину. Всё точно. Всё как есть.

– Аэсоннэ!

Ступня его не коснулась поверхности, так и зависла в воздухе. Алмазный и Деревянный мечи полыхнули – один нестерпимо-режущим белым светом, другой, напротив, мягким, зеленоватым. Это была его сила, привычная мощь, и мечи, пусть и извлечённые из его памяти, помнили своё дело.

…Они уже мчались на него, все трое, обгоняя волну несущейся впереди силы. Там, где только что незыблемо высились крыши и шпили Долины, стремительно раскрывалась ало-лиловая глотка, видение трещало, вспыхивало, рушились дома и особняки, вспыхивали пожары, а засасывающая всё и вся воронка стремительно расширялась. В грудь некроманту ударил злой ветер, резанул по глазам, толкнул, едва не сбивая с ног; мечи скрестились, принимая на себя его напор.

За спиной ревела голодная бездна, там что-то поднималось, извиваясь, однако Фесс смотрел только на фигурку меж теми, что были орком и гномом.

Серебристые волосы взметнулись пышным облаком, глаза заполнило серебристое сияние. Она стремительно теряла прежнюю форму, и лишь волосы оставались прежние, тянулись за ней, словно кометный хвост. Руки чудовищно удлинились, пальцы обернулись когтями, появился второй локтевой сустав, рот растянулся, обнажая мелкие и очень острые зубы.

Гном обернулся катящимся призрачным валуном, постоянно меняющим форму; создание из горных глубин. Вместо зеленокожего орка перебирал лапами бескрылый змей, сверкая чешуёй.

Да, это были Древние.

Но не только.

Бездна за его спиной, она…

Сверкнул Драгнир, сшибся с валуном, высек сноп искр; Иммельсторн отразил бросок змея.

Беловолосое создание, Древняя богиня, больше всего напоминавшая сейчас огромного богомола, налетела, ударила, сбивая его назад, в пропасть.

– Некромаг!

Россыпь ослепительного пламени, бездна расступается, он падает – нет, он летит – и, задыхаясь, открывает глаза на собственной постели.

А над ним склоняется Ньес.

Лоб его покрылся пóтом, дыхание вырывалось тяжело, со свистом, воздух приходилось тянуть в себя, словно густой вар.

– Некромаг… – она села рядом, гибко, мягким движением. – Куда ты загнал себя, некромаг? Нет, не двигайся и ничего не отвечай. – Целительница ловко подсунула ладонь под взмокший его затылок, поднесла к губам Фесса виалу с остро пахнущим эликсиром. – Пей, скорее!..

Эликсир, если б мог, наверное, вскипел бы от вкачанной в него магии.

– Пей. Ты отдал слишком много сил. Не спрашиваю, где и во имя чего, но отдал. И явно не столь приятным образом, как твои спутники.

Фесс попытался заговорить, спросить загадочную врачевательницу, как она вообще тут очутилась, но та лишь прижала пахнущую травами ладонь к его горячим и сухим губам.

– Молчи. Знаю, что хочешь спросить. После нашего похода я как знала – что-то случится. Кто-то в тебя нацелился, некромант, а то, что мы нашли убежище лича… ну, знаешь, как в силок попадают? Задел за верёвочку и всё, петля на шее. Так и тут. Нет, я тогда этого не понимала, только сейчас…

На неё было хорошо просто смотреть. Даже сейчас, когда она не думала о красоте или чем-то подобном.

– Уж слишком просто мы его нашли… – проскрипел Фесс, и целительница сердито сдвинула брови.

– Молчи, пожалуйста. Да, ты прав. Слишком просто нашли. Причем, заметь, ничего особенно важного, ничего такого, что перевернуло бы всё. Да, я тоже верую в Господа нашего, и для меня Город греха… боль, большая боль. Но чего ещё ожидать от лича? Что он будет нас ждать, как паинька?… нет, молчи, я же сказала! И вот я кружила здесь, кружила… всё ближе к тебе и ближе… пока не почуяла, что ты падаешь. Да, ты падал – я побежала, я страшно испугалась – но успела!.. Ну, полегчало немного? Погоди, сейчас ещё кое-что в тебя волью…

– Ньес… я…

– Я тоже ничего не понимаю, сударь некромаг. Ты смутил меня своими рассказами и вопросами. Про меня. Про госпожу Кейден. Я…

– Ньес! – Силы прибавлялись, и нарастал гнев. – Госпожа Кейден – драконица из моего мира! Погибшая некоторое время назад! И невесть как явившаяся сюда, вызванная каким-то варлоком!..

Ньес взглянула на него печально, словно доктор на безнадёжного пациента.

– Тебе кажется, сударь некромаг. Я знаю её всю мою жизнь.

– Тогда кто-то из нас двоих – безумен.

Целительница вновь вздохнула.

– Я сделаю всё, чтобы тебя исцелить, некромаг Фесс.

Он скрипнул зубами. Попытался шевельнуться – но ни руки, ни ноги не слушались. Голова начинала кружиться, наплывала темнота – Что… ты… дала… мне?!

– Ничего страшного. Тебе нужен сон. Тебе будут сниться замечательные сны… и в них свершится исцеление…

Веки отяжелели, удерживать их он больше не мог.

И сразу же ощутил мягкий солнечный свет, прошедший сквозь свежую весеннюю листву. Ощутил касание ветерка, запах свежего хлеба.

Над ним шумели кроны, где-то совсем рядом журчал ручей, перекатываясь через мшистые валуны. Прокричала сойка.

И тотчас же руки Ньес обвили его шею. Она прижималась сзади, обнимала его, шептала на ухо что-то успокаивающее, тихое; он не мог разобрать слов, но это явно было не про лича и неупокоенных.

Собственно, что там личи и неупокоенные!.. Всё это сделалось не важно. Важными оставались только её губы и нежные руки. В нём не поднималось тёмного и жесткого желания – нет, хотелось, чтобы она так обнимала бы его всегда и ничего бы не менялось.

Однако у целительницы имелось на этот счёт своё собственное мнение.

Он так и не понял, как они оба оказались нагими, как в его ладони оказалось мягкое, тёплое и округлое. Как над лицом его нависло её лицо, лукавый взгляд, чуть прикушенные губы и руки, касающиеся его, нажимающие на грудь и, словно корни, вытягивающие из него боль.

Она уводила его к сверкающему, радостному, праздничному. Обхватывала, принимала в себя, вбирала в себя и дышала всё чаще, призакрыв глаза; боль подчинялась ей, послушно уходила прочь, растворялась и расточалась.

Только женщина может излечить этим, и очень редкая из них.