Сергей Лукьяненко - Не место для людей [litres]

Впрочем, и хода сюда тоже никогда не было. Путь, пускай и сотворён волшебством, нуждается в реальной основе.

Что же делать?

Лой подняла лапку – и лизнула её. В любой непонятной ситуации – вылизывайся.

Солнце над головой мерцало, становясь то лимонно-жёлтым, то апельсиново-оранжевым. И самое удивительное, мир вокруг начинал пахнуть то одним цитрусом, то другим. Откуда Хаосу знать, как пахнет лимон? Это знает лишь Лой…

Прикрыв глаза, кошка стала вспоминать Путь, но в голову лез лишь чудовищный паровоз, она выбросила его из мыслей усилием воли – и заменила на сломанный паровозик в руках встретившегося на пути детёныша…

– Не хочу! – проревело рядом.

Лой подскочила на месте, шерсть встала дыбом.

Перед ней сидел давешний детёныш – слепленный из серого тумана, но уже обретающий цвет и плотность. Вот только ростом младенец был метров пять, и смотрел он на Лой с неприкрытой ненавистью.

– Не хочу! – снова прокричал ребёнок, сотворённый из Хаоса. Взмахнул паровозиком, зажатым в руке – жалкая пластмассовая игрушка пронеслась мимо Лой, и за неподвижными колёсами на миг возникли призрачные рельсы.

Путь!

Лой прыгнула на тающие рельсы и побежала по ним. Детёныш остался позади, рассыпаясь хлопьями туманной ваты вместе со своей игрушкой. Вокруг Лой вставали и рушились призрачные фигуры, доносились голоса, стоны, рычание, щёлканье и скрежет – её появление пробуждало Хаос, вовсе не желающий просыпаться. Она неслась вперёд, Путь разворачивался впереди и исчезал сзади…

…А перед глазами вдруг замелькали красные сигнальные огоньки стрелок, запахло углём, раздались гудки маневровых паровозиков, и Лой Ивер со всего размаху выскочила на сплетения множества рельсовых путей.

Станция. Станция гномов.

Она оглянулась – рельсы за её спиной кончались коротким тупиком. Чёрно-белым брусом, круглыми блинами подтоварников.

…Но далеко-далеко за ними по-прежнему светили фары того самого тепловоза.

…Первую секунду Эриком полноправно владел восторг – чистый, яркий, звенящий, будто при первом настоящем поцелуе год назад или, пусть это совсем другое и вовсе не такое уж хорошее дело, после пары затяжек травы с ребятами. Если поцелуи потом случались, то курить Эрик больше не пробовал, испугался именно этого неестественного, снаружи взявшегося веселья.

Но сейчас, прыгнув с парапета и будто зависнув в воздухе над сверкающим огнями городом (чувствуя бьющий в лицо ветер и обманчивую лёгкость тела, понимая при этом умом – он падает, блин, он падает!), Эрик ощущал именно тот трепетный восторг, который наполнил его весенним вечером, когда они целовались с Анькой – так давно, миллионы миллионов лет назад; и Анька уже целуется с другим, но восторг не забылся.

Чувство шло откуда-то из глубины души, из сердца, переполняло всего.

Хотя он прекрасно понимал, что сделал чудовищную глупость, совершил непоправимое, прыгнул с крутого склона, сейчас его приложит о камни, он покатится вниз, ломая руки и ноги, останется навсегда изувеченным или просто умрёт.

А родители – плевать на всё, именно родители, – решат, что он услышал их неосторожную реплику и, будто истеричная девчонка, решил покончить с собой!

Но странное дело, оба этих чувства – и восторг, и тоскливое ощущение непоправимой беды – жили в нём одновременно, не смешиваясь друг с другом.

Тёмный, заросший склон приближался, Эрик напрягся, понимая, что падает вниз головой, будто в воду прыгнул, но до спасительной воды далеко, очень далеко…

И вдруг городские огни исчезли.

«Я разбился – подумал Эрик. – Я разбился насмерть. А мне кажется, что я всё ещё лечу. Я буду лететь так вечно – в темноте, со свистящим в ушах ветром и невесомым телом!»

…Когда утром охранник с напарником дважды обшарили склон и никого не нашли, охранник выдохнул и вытер лицо грязным носовым платком.

– Будешь? – напарник протянул сигарету, и охранник взял, хотя курить бросил много лет назад.

– От сердца отлегло, – пробормотал охранник. – Молодой же совсем пацан, жить да жить!

– Да и по судам бы затаскали, – добавил напарник. – Сам прыгнул или скинул ты его – времена нынче такие, сразу виноватого искать станут.

– Но я же видел, он вниз летел! – охранник растерянно посмотрел на высокий склон.

– Бэтмен, наверное, – ухмыльнулся напарник. Был он молодой и уверенный в своих суждениях. – Ты, дядя Миша, зря напрягаешься. Пацан твой под кайфом был, они сейчас спайсы всякие курят и дрянь глотают. А наркоманы – они ж как тараканы! Ничего их не берёт! Упал, прокатился, встал и пошёл. Может, конечно, потом и помрёт. Но это уже не наше дело.

Охранник кивнул, выбросил окурок, растёр тщательно ногой. Сказал:

– Да лучше бы не помер. Жалко всё же.

– Будем считать, что жив-здоров, – успокоил его напарник.

…Так получилось, что он был совершенно прав.

Эрик был жив и здоров, хотя все шансы погибнуть у него остались.

Но не от падения.

Мысль о вечном падении в темноте едва успела прийти Эрику в голову, была она хоть и дикой, но вполне правдоподобной – откуда же знать, что случается с людьми после смерти? Но в следующий миг он увидел под собой какие-то дрожащие огоньки… будто отражения… отражения звёзд в воде… в волнах!

Он успел вытянуть перед собой руки и даже задержать дыхание. И вошёл в воду – будто ударился о тугие тяжёлые маты в спортзале, сорвавшись с каната, была у него давным-давно такая история. Тогда Эрик лежал, не в силах сделать вдох, учитель физкультуры носился вокруг, багровея, потом начал неумело давить Эрику на грудь и наклонился, явно намереваясь делать искусственное дыхание изо рта в рот. От учителя пахло чесноком и тяжёлым кислым потом, и Эрик сразу очухался, начал махать руками и подавать прочие признаки жизни.

Сейчас он тоже не мог вдохнуть, но по другой причине – он был глубоко в воде, его сильно ударило, перевернуло, и он даже не мог понять, где верх, а где низ. Казалось, что плыть можно в любую сторону. Везде одинаково холодно, темно и страшно.

«Я долетел до воды?» – ошарашенно подумал Эрик. Как так могло случиться? Он же не птица. Он не мог пронестись сотни метров по воздуху!

Но сейчас это было не самым важным.

Верх.

Где здесь верх?

Усилием воли он заставил себя прекратить трепыхаться и застыл, слабо поводя руками. Увы, сбитая с толку вестибулярка ничего не подсказывала. В памяти пронёсся детский мультик и весёлая песенка: «Кто же, кто же виноват, что подводит регулярно самый важный аппарат – аппарат вестибулярный!»

Нет, наверное, если застыть совсем – то он будет всплывать. Вода солёная, его вытолкнет вверх. Вот только нет времени, нет воздуха в лёгких на медленное всплытие.