Максим Ельцов - Интриги дядюшки Йивентрия [litres]

Улица встретила их радостным жарким солнцем, жужжанием беснующихся насекомых и стаей собак, лениво валяющихся в тени кверху лохматыми животами. Естественно, как всегда в жару после ночного дождя, было очень душно и парко. Йозефик в мгновение ока взмок, это заставило его признать, что одет он явно не по сезону. Всего первый день лета, а весь его гардероб уже неуместен.

Из лужи на Йозефика обиженно смотрело его отражение, явно требуя одеть себя во что-то полегче и поэлегантнее тяжелого уныло-коричневого твидового костюма. Молодой человек, дабы прикинуть возможность приобретения обновки, встряхнул свой бумажник, роль которого исполнял чемодан. Естественно, ему отозвались только нафталиновые шарики и моли-матерщинницы. Это заставило его вернуться из мира фантазий к жестокой реальности и попытаться обойтись имеющимися средствами.

Йозефик отвернулся от лужи с оскорбленным отражением, и его взгляд напоролся на транспортное средство, которое предположительно домчит его бренное тело до вокзала быстрее ветра. Под чутким руководством Мону, само собой. Этой чудесной самодвижущейся повозкой был самый обычный автомобильчик с шашечками на крыше. Его пузатые борта и капот, заканчивающийся округлой радиаторной решеткой между лопоухих, местами покрытых легкой ржавчиной крыльев, вызывали ассоциации с ленивой добродушной хрюшкой. Производимое впечатление подчеркивалось тем, что автомобиль стоял, а может, и лежал на днище в луже отменной сочной грязи, утопая в ней до середины своих рахитичных колес.

Мону уже сидел за рулем и вопросительно смотрел на Йозефика, совершая клюющие движения явно приглашающего характера. Увидев, что клиент попался туповатый, шофер изнутри открыл пассажирскую дверцу и клюнул в направлении сиденья.

Йозефик, конечно, понимал, чего от него хотят, в конце концов он целых пять лет отучился в Университете Лупри, но вот исполнить требуемые от него действия никак не мог. Виной тому были ужасающие недра грязи неизвестной глубины, отделяющие его от заветного авто почти на десять шагов. Положение казалось безвыходным, так как, с одной стороны, Йозефик боялся утонуть, а с другой – Мону не собирался попусту жечь горючее, разъезжая без пассажира, пусть и всего десять шагов. Похвальная преданность профессии.

Дверь «Шороха и пороха» с сухим «кряк» слетела с петель и громыхнулась о землю, отчего поднялось облако пыли, изрядно приправленное щепками и донельзя возмущенными жуками-древожорами. Подобно двери, на улицу, как мокрый снег, выпал Смитти Шелк. Звуковое сопровождение сего явления вызвало бы в высшем свете массовые обмороки, а может, даже впадение в кому. И не только в женском исполнении. Газолиновая нога продолжала неистово дрыгаться, рыть землю и изрыгать пяткой пламя, всем своим видом давая понять, что нет большей радости для такого прожорливого протеза, как она, чем свобода.

В клубящейся пыли проступили очертания величественной фигуры Бигги. Она, фигура, вальяжно раскачивалась, цедила чавкающие проклятья, ежесекундно затягиваясь до того раскуренной трубкой, что из нее уже вырывались кривые язычки пламени.

Йозефик уже устал удивленно или испуганно выпучивать глаза, краснеть, потеть или еще как-то проявлять заинтересованность, поэтому он устало вздохнул и продолжил вести наблюдение за грязью, отделявшей его от хрюшкомобиля Мону, а следовательно, и от светлого будущего, наполненного мертвыми дядюшками и необъятными наследствами.

Смитти и Бигги, окутанные клубами дыма, пыли, облизываемые язычками пламени из пятки и трубки, да еще и нежно покусываемые всякой насекомой сволочью, несомненно, заслуживали внимания, как одна из самых инфернальных шоу-программ, когда либо ангажированных в Лупри и окрестностях. Естественно, они были оскорблены проявленным к ним безразличием. Оскорблены так, как может оскорбиться только залившийся до бровей человек, собственно, уже не имеющий права называться человеком. Не говорите, что никогда не видели сдвинутых бровей, поджатых губ и сморщенных носов, расплывающихся в парах алкоголя, – никто вам все равно не поверит.

Состоянию нестояния Смитти и Бигги очень часто сопутствует неуемная жажда деятельности и стремление помочь всему миру крутиться как следует. Бармен пнул доблестного сопящего в пыли моряка и стал ему демонстрировать невнятные жесты, пытаясь таким образом объяснить что-то необъяснимое, прямо-таки неохватное разумом по своим масштабам. Похоже, мозги Смитти работали на той же частоте. Кряхтя и чертыхаясь, он поднялся и вместе с Бигги ринулся обратно в «Шорох и порох». Попутно они организованно приложились о притолоку, прекратившую свое существование как единое целое в тот же момент времени. Шелку для этого пришлось подпрыгнуть. Солидарность.

Из темных глубин бара раздавались дикие вопли с ярким аккомпанементом из хруста, треска, дребезга. Конец им положил дружный рев двух невменяемых товарищей, постепенно заглушаемый их нарастающим топотом.

Первым из тьмы вынырнул Бигги. Он бежал, высоко вскидывая ноги и яростно задыхаясь через трубку. На его плече покоилась широченная доска, ранее имевшая право называться барной стойкой. Из ее нижней, ранее скрытой от людского взора поверхности торчали гвозди и сталактиты десятилетиями припрятываемых на черный день вещей, которые Бигги по заблуждению считал кавычками. Другой конец доски с озверелой улыбкой стискивал в своих мозолистых руках Смитти. Его нога вконец разыгралась и не слушалась своего хозяина самым наглым образом. Она отказывалась гнуться в колене, но зато ступней выкаблучивала такие фортели, что любой любитель чечетки мог бы буквально описаться от восторга. Из-за этих механических экзерсисов Смитти приходилось двигаться бочком, волоча за собой пританцовывающее подобие отбойного молотка, что, однако, не мешало ему развивать точно такую же скорость, с которой Бигги приближался к берегу Лужи Гранде, среди которой островом с единственным обитателем возлегал хрюшкомобиль.

В паре волосков от парящей, побулькивающей жижи Бигги остановился как вкопанный. Он балансировал на цыпочках и с ненавистью глядел на все же обмакнувшиеся в лужу носки своих идеально вычищенных тапок. Смитти даже глазом не моргнул и продолжал свое крабообразное перемещение. Доска проскользила по плечу Бигги и мягко брякнулась на порог автомобиля. Другой край Смитти аккуратно уложил на берегу и даже протер рукавом, подобострастно поглядывая на Йозефика.

– Пожалуйте на борт, сударь. Карета подана, котлы кипят, и кони бьют копытом. Луна полна, и светел путь, сударь.

– Проваливай отсюда, парень, пока корни не пустил. – Дандау был далек от поэтических настроений, как всякий человек только что безнадежно испортивший свои парадные тапки.