Джеймс Блиш - Поверхностное натяжение [сборник litres]

Овация длилась пять минут и продолжалась бы еще пять, если бы Крис не прекратил ее.

– Доктор Штраус, – продолжал он, – в тот миг, когда я произнесу некую формулу, вы осознаете, что вы – Джером Бош, человек, родившийся в нашем столетии и живущий своей жизнью. Искусственно введенные в вашу психику воспоминания, заставившие вас надеть на себя личину великого композитора, исчезнут. Мы очень хотели бы, чтобы Рихард Штраус остался с нами и прожил среди нас еще одну жизнь, но законодательство, регулирующее психоскульптуру, не позволяет нам навсегда исключить из жизни донора, который имеет право на свою собственную долгую жизнь. Я говорю вам об этом для того, чтобы вы поняли, почему сидящие здесь люди делят свои аплодисменты между вами и мной.

Слова Криса прервал гул одобрения.

– Искусство психоскульптуры (создание искусственных личностей ради эстетического наслаждения), возможно, никогда более не достигнет такой вершины. Вам следует знать, что как Джером Бош вы абсолютно лишены каких бы то ни было музыкальных способностей, мы потратили уйму времени на поиски донора, который был бы неспособен запомнить даже простейший мотив. И, однако, в такой малообещающий материал нам удалось вложить не только личность, но и гений великого композитора. Гений этот принадлежит исключительно вам, той личине Джерома Боша, которая считает себя Рихардом Штраусом. Это не заслуга человека, добровольно предоставившего себя для психоскульптуры. Это ваш триумф, доктор Штраус, и мы чествуем вас.

Теперь овация вышла из берегов. Криво улыбаясь, Штраус смотрел, как кланяется доктор Крис. Эта их психоскульптура – достаточно утонченный, на уровне века, вид жестокости, но само по себе стремление к такого рода вещам существовало всегда. То самое стремление, которое побуждало Рембрандта и Леонардо превращать трупы в произведения искусства.

Что ж, утонченная жестокость заслуживает столь же утонченного воздания: око за око, зуб за зуб – и неудача за неудачу.

Нет, не стоит говорить Крису, что в Рихарде Штраусе, которого он создал, гения так же мало, как в сушеной тыкве. Он и так подшутил над собой, этот скульптор: он сумел подделать великого композитора, но никогда не поймет, насколько пуста музыка, которая будет теперь храниться на лентах стереовидения. Домашнее задание по музыкальной критике Крис выполнил хорошо, по музыке – неудовлетворительно, он воссоздал Штрауса, каким его знали критики. Что ж, ради бога, если это его устраивает…

Но на какой-то миг словно мятежное пламя вспыхнуло в его крови. Я – это я, подумал он, я останусь Рихардом Штраусом до самой смерти и никогда не превращусь в Джерома Боша, неспособного запомнить даже самый простой мотив. Его рука, все еще державшая дирижерскую палочку, резко поднялась вверх, но для того ли, чтобы нанести удар, или для того, чтобы его отвести, – этого он сказать не мог.

Он дал ей снова упасть и поклонился – не публике, а доктору Крису.

Он ни о чем не жалел, когда Крис повернулся к нему, чтобы произнести слово, которое должно было снова погрузить его в мир забвения, – только о том, что теперь ему уже не придется положить те стихи на музыку.

Несколько важных особенностей этого рассказа объединяют его с моим романом «Час до восхода Земли» (в издательстве «Патнэм» он вышел под названием «Добро пожаловать на Марс»), однако и рассказ, и роман совершенно не зависят друг от друга. И хотя рассказ хронологически был написан первым, излагаемые в нем события происходят как минимум на десять лет позже времени действия романа.

Скиммер с легкостью парил в полуденном небе, таком же иссиня-черном, как только что разлитые на белой бумаге чернила. Сила тяжести на Марсе была столь низкой, что летать могло практически все, что угодно, при наличии достаточной мощности; на Земле этот скиммер держался бы в воздухе с таким же успехом, что и простой булыжник.

На Земле Карен тоже не чувствовала особой легкости, но здесь, на Марсе, она весила всего двадцать два килограмма и испытывала огромное удовольствие, паря в воздухе. Как бы она хотела сохранить этот марсианский вес, когда вернется на Землю, однако прекрасно понимала, что потеря веса была всего лишь временным явлением.

Высокопоставленный офицер, пристегнутый к своему сиденью справа от нее (ведь она была первым корреспондентом с Земли, прилетевшим сюда за последние полтора года, поэтому сопровождал ее не абы кто, а старшее должностное лицо Порт-Ареса), уже продемонстрировал признаки своей уверенности в том, что вес Карен, каким бы он ни был, и так довольно удачно распределен. И осознавать это тоже было чертовски приятно.

– Сейчас мы летим над самой что ни на есть пустыней, вот он, настоящий Марс, – говорил он приглушенным из-за кислородной маски голосом. – Видите оранжево-красный песок? Этот гематит, разновидность железной руды. Как и практически во всей ржавчине, там содержится малое количество воды, так что марсианские лишайники могут до нее добраться корнями. К тому же из-за этого гематита здешние песчаные бури выглядят просто потрясающе.

Карен ничего не записывала – все это она и так знала до того, как стартовала с мыса Кеннеди. Как ни странно, ее больше интересовал гражданский пилот скиммера – Джо Кендрикс. Полковник Марголис был мужчиной хоть куда: молодым, мускулистым, высококвалифицированным, скромным, но целеустремленным, что весьма ценилось в персонале Астрокорпуса. Как и все здешние астронавты, он выглядел так, словно проводил большую часть своей службы под стеклянными куполами Порт-Ареса. Кендрикс, напротив, казался опытным и закаленным жизнью.

Похоже, Джо Кендрикс не горел желанием уделить ей хоть толику внимания. Он полностью сконцентрировался на скиммере и пустыне. Кендрикс тоже был журналистом из службы кабельного телевидения, но так как он находился на Марсе еще со времен второй высадки, то судьба его сложилась точь-в-точь как у любого местного репортера: сначала он стал своим, затем его попросту перестали замечать. Возможно, по этой причине или же из-за его черствости или одиночества или и того и другого, а может, еще почему-либо, его статьи в последнее время насквозь пропитывал цинизм по отношению ко всем марсианским начинаниям.

Наверное, появление такого отношения было неизбежным. Тем не менее, когда он озаглавил свою еженедельную колонку «Марсианские шутки от Джоки», в издательстве вежливо усмехнулись и послали Карен в дорогостоящую командировку за семьдесят семь миллионов километров, чтобы она разобралась, в чем дело. Ни пресса, ни Астрокорпус не желали, чтобы налогоплательщики относились к жизни на Марсе как к какой-то хохме.