Робин Хобб - Судьба убийцы [litres]

Я колебался: стоит ли вмешиваться? Можно, конечно, поговорить со Спарк наедине, но она, чего доброго, обидится, решив, что я ставлю интерес Кеннитссона ей в вину. А может быть, поговорить с Кеннитссоном? Но кто его знает, что из этого выйдет. Если он всего лишь по-дружески заигрывает, я выставлю себя дураком, лезущим не в свое дело. А если принц питает искренние чувства к Спарк, может получиться как тогда, когда леди Пейшенс пыталась убедить меня оставить Молли в покое. Все осложнялось еще и тем, что мы с Кеннитом постепенно становились друзьями. Он оставался вспыльчивым и обидчивым, но честно старался стать хорошим моряком. Худо-бедно наловчился сам отстирывать свою одежду и вообще делать все то, что за него всю жизнь делали слуги. Правда, он пока с трудом понимал, стоит ли обижаться, когда матросы подшучивали над ним. Непросто было преодолеть стену гордости, которая отделяла его от остальной команды, но он старался.

Не раз я тайком доставал плащ-бабочку и невидимкой выходил на палубу. На корабле мало возможностей побыть одному, а так я мог спокойно сидеть в уголке, не путаясь под ногами, и никто не обращал на меня внимания. После стольких лет, когда я шпионил для Чейда, я не чувствовал себя виноватым, случайно услышав чужие разговоры, но нарочно подслушивать не пытался. Не мое дело, что Ант близко сдружилась со штурманом из Делипая, и я вовсе не собирался прислушиваться, когда Брэшен и Альтия печально беседовали на корме.

Однажды вечером мое укромное местечко оказалось занято: двое матросов устроились там покурить. Тогда я, неслышно ступая, отправился на бак. Остановившись там, где, как я надеялся, можно было не опасаться изваяния, я встревожился, увидев, что на палубе лежит, вытянувшись во весь рост, Кеннитссон. Я осторожно приблизился еще на пару шагов и понял, что глаза его закрыты, но грудь мерно вздымается и опускается, словно в глубоком сне.

Совершенный заговорил, понизив голос, как отец у постели спящего ребенка:

– Я знаю, что ты там.

– Я так и думал, что ты знаешь, – столь же тихо ответил я.

– Подойди ближе. Я хочу поговорить с тобой.

– Спасибо, но я лучше буду говорить отсюда.

– Как хочешь.

Я молча кивнул, опустился на корточки, привалившись спиной к фальшборту, запрокинул голову и стал смотреть на звезды.

– Что? – настойчиво спросил корабль. Изваяние, скрестив руки, полуобернулось ко мне.

Его лицо было так похоже на мое собственное за вычетом прожитых лет, что я говорил будто с самим собой.

– Когда-то, давным-давно, я пытался уйти от всего. От семьи, от своего долга. Какое-то время мне казалось, что это принесло мне счастье. Но только казалось.

– Ты имеешь в виду то, что я хочу стать собой. Снова стать двумя драконами, которые томятся в плену этой деревянной оболочки вот уже шесть ваших поколений.

– Да.

– Думаешь, это не принесет мне счастья?

– Не знаю. Мне просто кажется, ты еще можешь передумать. У тебя есть семья. Тебя любят. Ты…

– В неволе.

– Я знаю, каково это. Но…

– Я не собираюсь оставаться кораблем. Побереги силы, человек. – Он помолчал немного и добавил: – Пусть мы и похожи, но я – не ты. Моя жизнь сложилась совершенно иначе. И я не просил пробуждать меня, чтобы сделать слугой.

Мне хотелось сказать, что тоже вовсе не мечтал стать тем, кем меня сделала моя семья. Но потом подумалось: а правда ли это? Грудь Кеннитссона медленно поднималась и опускалась. Очень медленно.

Я попытался опуститься рядом с ним на колено, но корабль сказал:

– С ним все хорошо. Не буди его.

Маленький амулет с лицом его отца покоился у принца между ключицами. Тонкая серебряная цепочка врезалась в кожу. Мне было бы очень неприятно, если бы что-то вот так вот обвилось вокруг моей шеи.

– Ему амулет не доставляет неудобств.

– Амулет говорит с ним?

– Тебе-то что за дело? Это тебя не касается.

– Может, и касается.

«Ты идешь по тонкому льду, Фитц…» Может быть, лучше все-таки было бы обсудить это с Альтией, а не с кораблем…

Я набрал воздуха и осторожно начал:

– У тебя на борту есть девушка по имени Спарк. Она под моей защитой.

Корабль презрительно фыркнул:

– Я знаю ее. Она мне приятна. И она не то чтобы нуждается в твоей защите.

– Она очень способная, но я не хочу, чтобы ее вынудили защищать себя. И если уж на то пошло, не думаю, что Кеннитссону это сойдет с рук.

– На что ты намекаешь? – возмутился корабль, и я почувствовал, как он внезапно навалился на мои стены. Я запоздало укрепил свою защиту. Верхняя губа изваяния приподнялась в почти что волчьем оскале. – Ты смеешь так дурно думать о нем?

– Никогда не слышал, чтобы кто-то утверждал, что его отец не насиловал Альтию. А в амулете на шее Кеннитссона заключены мысли его отца. Разве у меня нет причин волноваться?

– Нет! Он – не его отец. Воспоминания отца не перешли к нему. – Корабль помолчал и зловеще добавил: – Они перешли ко мне. Я впитал их, чтобы они не достались никому другому.

И вдруг меня швырнули на палубу с такой силой, что я ободрал колени и ладони о необструганные доски. Попытался встать, но кто-то обрушился на меня, прижав всем весом, взяв горло в «замок» железной рукой.

Его борода оцарапала мне щеку, когда он прорычал:

– Экий нежный мальчонка! Брыкайся сколько хочешь, я тебя все равно объезжу. Люблю бодреньких жеребчиков.

Меня схватили за волосы и вдавили лицом в палубу. Я пытался разжать его хватку на горле, но мои пальцы беспомощно соскальзывали с толстой вышитой ткани его рубашки.

Я хотел закричать, но не хватало дыхания. Уперся ладонями в палубу и попробовал сбросить его с себя. Кто-то другой рассмеялся, когда насильник навалился на меня и сдавил горло, окончательно перекрыв воздух. Перед глазами у меня потемнело, и я с ужасом понял, что он собирается сделать со мной.

Я рывком пришел в себя, снова став Фитцем. Уронил руки, которыми вцепился в несуществующую лапищу у своего горла. Я тяжело дышал от боли и страха, доставшихся мне от того мальчика. С трудом поднялся на ноги. Во мне бушевали злость, смертельная обида и черный ужас, который был сильнее меня. «Это не повторится!» – поклялся я и окончательно стал собой. Это не моя боль. Не моя бессильная ярость, не мой стыд.

– Кеннитссон ничего этого не знает, – мягко продолжал корабль, словно и не обрушивал на меня бурю воспоминаний. – Не уходи, человек-олень. Постой там, и я покажу тебе еще картинок из детства Кеннита. У меня их много. Я помню, как он полз, истерзанный, истекающий кровью, туда, где Игрот не мог до него добраться. Ночи, когда он метался в жару, дни, когда его глаза были такими заплывшими от побоев, что едва открывались. Позволь мне разделить с тобой мои теплые семейные воспоминания.