Робин Хобб - Судьба убийцы [litres]

Повисла тишина.

Я спросил:

– Чему она хотела научить тебя таким образом?

Шут снова покачал головой, и слезы растеклись по его лицу.

– Этого я так и не понял. Никто даже не говорил о том, как она со мной обошлась. Спустя два дня я вышел из дома и, хромая, приковылял к лекарю. Я прождал целый день. Другие входили и выходили, но меня он так и не пригласил. Никто, даже такие же ученики, как я, не спрашивал, что со мной случилось. Меня словно никогда и не было в их мире, я существовал лишь в своем собственном. В конце концов я стал, прихрамывая, ходить на уроки и на обеды. Но учителя теперь презирали меня. В наказание за то, что я пропустил столько занятий, они лишили меня еды. Меня заставляли учить уроки, пока другие ели. В один из таких дней я снова увидел Бледную Женщину. Она прошла через зал, где мы ели. Остальные ученики уставились на нее с обожанием. Она была одета в зеленое и коричневое, цвета охотников, а ее светлые волосы были заплетены в косу на затылке и украшены золотой лентой. Она была так красива… За ней шла ее служанка. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что этой служанкой была Двалия, та самая, что похитила Би. Один из прислужников, что готовили нам еду, поспешно подскочил к ней и вручил корзину с едой. Тогда Бледная Женщина пошла прочь, а служанка понесла корзину за ней. Но когда Бледная поравнялась со мной, она приостановилась. Она улыбнулась мне, Фитц. Улыбнулась так, будто мы были друзьями. А потом сказала: «Я – да. А ты – нет». И ушла. Все смеялись. Это обожгло мой разум и душу сильнее, чем удары плети.

Ему нужно было помолчать, и я не нарушал тишины.

– Какие же они умные, – сказал он наконец. – Телесная боль лишь открыла врата, чтобы они могли уязвить мне душу. Капра должна умереть, Фитц. Все Четверо должны умереть. Только так мы положим конец падению Белых.

Мне стало дурно.

– Ее служанкой была Двалия? Та самая Двалия, что похитила Би?

– Я так думаю. Могу ошибаться.

Вопрос, который я не хотел задавать, глупый вопрос, сорвался у меня с губ будто по собственной воле:

– Но после всего, что ты рассказал… и всего, о чем еще говорил… ты согласился вернуться туда с Прилкопом?

Он горько рассмеялся:

– Фитц, я был не в себе. Ты вернул меня из мертвых. Прилкоп был сильный и спокойный. Он был так уверен, что сможет вернуть Клеррес к подлинному служению. В его времена слово Белого Пророка было законом для Слуг. Он точно знал, как нам следует поступить. А я понятия не имел, что делать со своей нежданной жизнью.

– В моей жизни тоже было такое время. Тогда Баррич все решал за меня.

– Тогда ты понимаешь меня. Я не мог ни о чем думать. Я просто делал, как он говорил. – Шут скрипнул зубами. – А теперь я иду туда в третий раз. И больше всего на свете боюсь снова оказаться в их власти. – Он вдруг гулко сглотнул, но это не помогло ему перевести дыхание. – Страшнее этого ничего быть не может. Ничего. – Он стал раскачиваться вперед-назад на койке. – Но я должен… вернуться… должен… – Шут отчаянно запрокинул голову, с силой опустил, запрокинул снова. – Мне нужно видеть! – крикнул он вдруг. – Фитц! Где ты? – И тут же охнул. – Не чувствую… своих рук.

Я опустился на колени рядом с койкой и обнял его за плечи. Он завопил и принялся отчаянно вырываться, слепо размахивая руками.

– Это я, все хорошо. Тебе нечего бояться. Ты здесь. Дыши, Шут. Дыши. – Я держал его и не отпускал. Я действовал не грубо, но твердо. – Дыши.

– Я… не могу!

– Дыши. А то потеряешь сознание. Но можешь и терять. Я здесь. Тебе ничего не грозит.

Он вдруг обмяк, перестал отбиваться и постепенно задышал ровнее. Потом оттолкнул меня, и я отпустил его. Шут съежился, обхватив колени. Когда он наконец заговорил, в голосе его звучал стыд:

– Не хотел, чтобы ты знал, как сильно я боюсь этого. Я трус, Фитц. Я скорее умру, чем попаду к ним в руки.

– Ты не обязан возвращаться туда. Я справлюсь сам.

– Еще как обязан! – Он неожиданно разозлился на меня. – Я должен!

Я негромко сказал:

– Тогда возвращайся. – И, превозмогая себя, добавил: – Если хочешь, я могу дать тебе что-нибудь, чтобы ты всегда носил это с собой. Быструю смерть, на случай… если ты выберешь ее.

Его взгляд ощупывал мое лицо, будто он мог видеть. Потом Шут тихонько проговорил:

– Ты готов это сделать, но не одобряешь. Для себя ты ничего такого не припас.

Я молча кивнул. И сказал:

– Верно.

– Почему?

– Я кое-что случайно услышал много лет назад. В юности мне это казалось почти бессмыслицей, но чем старше я становлюсь, тем лучше понимаю. Это сказал Регал в разговоре с Верити.

– И ты придаешь значение словам Регала? Регал хотел, чтобы ты умер. Хотел с той самой минуты, как узнал о твоем существовании.

– Верно. Но он привел тогда слова короля Шрюда, возможно, те, что услышал от него, когда заявил, что самым простым выходом было бы убить меня. Мой дед ответил ему: «Прежде чем сделать что-то, всегда сначала подумай о том, чего ты после этого уже сделать не сможешь».

На его лице медленно расцвела улыбка, полная любви.

– Ах… Да, мой король мог сказать такое. – Шут улыбнулся еще шире, и я почувствовал, что за этим скрывается какая-то тайна, которой он не намерен делиться со мной.

– Убив себя, я уничтожу все другие возможные исходы. А в моей жизни не раз бывало так, что мне казалось, будто смерть – единственный выход или она неизбежна, а потом выходило, что я ошибался. И каждый раз, через какое бы пекло мне ни приходилось пройти, я находил нечто хорошее в жизни, ожидавшей меня после этого.

– Даже сейчас? Когда Молли и Би мертвы?

Это прозвучало как предательство, но я все равно сказал:

– Даже сейчас. Даже когда мне кажется, что я уже большей частью мертв, жизни время от времени удается достучаться до меня. Еда оказывается вкусной. Или Пер заставляет меня смеяться. Или, замерзший и промокший, я беру в руки чашу горячего чая. Я думал о том, чтобы покончить с собой, Шут. Признаю. Но тело, как бы тяжело ему ни приходилось, хочет жить дальше. И если ему это удается, продолжает жить и разум. И сколько бы я ни пытался это отрицать, в моей жизни даже теперь бывают светлые мгновения. Разговоры со старым другом. Вещи, обладание которыми меня до сих пор радует.

Шут слепо потянулся ко мне рукой в перчатке, я протянул свою навстречу. Он схватил ее за запястье, и наши ладони соединились в воинском пожатии.

– Со мной то же самое. И ты прав. Я ни за что бы не признал этого даже про себя. – Отпустив мою руку и отстранившись, он добавил: – Но я бы все же хотел иметь твое последнее средство, если бы ты согласился приготовить его для меня. Потому что, если они все-таки схватят меня, я не смогу… – Его голос задрожал.

– Я приготовлю для тебя что-нибудь такое, что можно вшить в манжету рубашки.