Фриц Лейбер - Шпаги дьявольщины [иллюстрации Сергея Пояркова]

На низком камине перед помостом было устроено ложе, покрытое золотой тканью. На нем сидела худенькая с бледным лицом девушка. Красота ее была нежной и хрупкой. На ней было платье из плотного фиолетового шелка, украшенного серебряной нитью. Поясом служила серебряная цепочка. Серебряные заколки, украшенные аметистами, поддерживали черные волосы, собранные в высокую прическу. На плечи ее был накинут белоснежный меховой паланкин. Слегка подавшись вперед, она угловато-грациозным жестом протянула Блане узкую белую руку. Та опустилась перед ней на колени, осторожно взяла протянутую руку, наклонила голову так, что ее прямые темно-коричневые волосы заструились с плеч, образуя завесу, и приложилась губами к тыльной стороне ладони.

Фафхрд был счастлив видеть, как его женщина с успехом исполняет роль в этом бесконечно странном, хотя и восхитительном представлении. Потом посмотрел на длинные ноги Бланы в красных чулках, хорошо видные сейчас, когда она стояла на коленях, он отметил, что весь пол устлан толстыми плотными тканями — коврами из восточных земель. Прежде чем он осознал это, его рука поднялась, и указательный палец уперся в Серого Мышатника.

— Ты — похититель ковров! — с чувством произнес он — Ковровый Мышатник и Северный Корсар впридачу! — продолжал Фафхрд, имея в виду две серии таинственных похищений, рассказы о которых были у всех на устах, когда они с Бланой приехали в Ланкмар месяц назад.

Мышатник посмотрел на Фафхрда. Лицо его хранило непроницаемое выражение. Потом внезапно оно расплылось в улыбке так, что глаза стали щелочками, и в танце-экспромте он пронесся по комнате. В конце концов он очутился за спиной Фафхрда, осторожно снял с его склоненных плеч широкое одеяние с капюшоном и длинными рукавами, встряхнул его, осторожно сложил и положил на подушку.

Девушка в фиолетовом нервно похлопала по золотой ткани подле себя, и Бланка села, но не слишком близко от приглашавшей. Обе женщины тихо заговорили. Нить разговора вила Блана.

Мышатник снял свой серый плащ с капюшоном и положил его возле плаща Фафхрда. Потом оба отстегнули свои кинжалы, и Мышатник положил их поверх сложенной одежды.

Без этого оружия и громоздких одеяний оба мужчины вдруг сразу превратились в юнцов. У обоих были чистые, гладко выбритые лица. Оба стройные, несмотря на мускулы, перекатывающиеся на руках и ногах Фафхрда. У него были длинные рыжевато-золотистые волосы, падающие почти до плеч. У Мышатника волосы были черные, подстриженные с челкой. Один был одет в кожаную тунику, порядком прокопченную, другой — в короткую куртку из плотного серого тканого материала.

Они улыбнулись друг другу. То, что они вдруг вот так превратились в мальчишек, сделало их улыбки неуверенными. Мышатник, кашлянув, слегка поклонился, продолжая однако смотреть на Фафхрда, повел рукой в сторону золотистого ложа и произнес явно заранее приготовленную речь.

— Фафхрд, мой дорогой друг, позволь мне представить тебе мою принцессу. Мариан, дорогая моя, прошу тебя отнестись к Фафхрду благосклонно, ибо сегодня вечером мы сражались с ним, спина к спине, против троих и одержали победу.

Фафхрд шагнул вперед, слегка поклонился так, что волосы его блеснули золотом, и стал подле Мариан на колени точно так же, как это сделала раньше Блана. Тонкая рука протянулась на этот раз довольно уверенно, но, коснувшись ее, он обнаружил, что она слегка дрожит. Он принял ее с такой бережностью, как будто она была соткана из тончайшей шелковой пряжи, едва коснулся губами и, довольно застенчиво, пробормотал несколько комплиментов.

Он не сознавал, что Мышатник нервничает не меньше, а, может быть, и больше его, изо всех сил молясь про себя, чтобы Мариан не переусердствовала в своей роли принцессы и не отпугнула его гостей. Или же не разразилась бы слезами, потому что Фафхрд и Блана были буквально первыми живыми существами, приведенными им в роскошное гнездышко, свитое им для своей аристократической возлюбленной, если не считать пары влюбленных друг в друга птиц, что резвились в золотой клетке, повешенной по другую сторону камина.

Несмотря на остроту ума и цинизм, Мышатнику и в голову не приходило, что именно его чарующее, но нелепое обращение делало Мариан похожей на куклу.

Но теперь, когда Мариан, наконец, улыбнулась, Мышатник с облегчением вздохнул, достав две серебряные чаши и два серебряных кубка тщательно выбрал бутылку с фиолетовым вином, потом, улыбнувшись недоумению на лице Фафхрда, откупорил принесенные им кувшины, перелил их содержимое в четыре сверкающих графина и поставил все четыре на стол.

Совершенно свободно, на этот раз, он проговорил:

— За мою самую крупную в Ланкмаре кражу, за добычу, которую мне волей-неволей пришлось поделить пополам… — он не мог сопротивляться внезапному порыву — …с этим огромным длинноволосым варваром, сидящим здесь — И он опрокинул кубок приятно горячащего, смешанного с бренди вина.

Фафхрд выпил половину своего кубка и сказал ответный тост:

— За самого хвастливого и жеманного цивилизованного малыша, с которым мне когда-либо приходилось делить добычу — И он, допив остаток вина, обнажил в широкой улыбке белые зубы.

Мышатник вновь наполнил его кубок, потом свой, сел подле Мариан и высыпал ей на колени драгоценности, взятые у Фиссифа. Они заблестели, как осколки прекрасной многоцветной радуги.

Мариан, вздрогнув, откинулась назад, едва не сбросив камни, но Блана мягким жестом схватила ее за руку. Потом, по просьбе Мариан, Блана достала голубую эмалевую шкатулку, украшенную серебром, и обе они стали брать камни с колен Мариан и прятать их в обитую голубым бархатом внутренность ларца. Потом они принялись болтать.

Маленькими глотками потягивая вино, Фафхрд чувствовал, как скованность оставляет его. Он внимательно изучил комнату, в которой находился. Первое впечатление, когда комната показалась ему какими-то фантастическими покоями, стерлось, и он начал изучать следы гниения под внешней пышностью.

То здесь, то там мелькало из-под ковров и драпировок черное прогнившее дерево, неся с собой неприятный вонючий запах. Пол под коврами прогибался так же, как и центральная часть потолка. Струйки ночного смога проникали сквозь шторы, оставляя на позолоте причудливые пятна. Часть каминных плиток отсутствовала, часть разбита.

Мышатник разводил в печке огонь. Он сунул в дрова лучину и закрыл маленькую черную дверцу, за которой заревело пламя. Как будто читая мысли Фафхрда, он взял несколько длинных свечей, вставил их в подсвечники и расставил по комнате. Потом он затолкал полосы шелка в самые большие трещины в ставнях, снова взялся за свой серебряный кубок и бросил на Фафхрда пристальный взгляд.