Эми Хармон - О чем знает ветер [litres]

В ВОСКРЕСЕНЬЕ С УТРА МНЕ было дурно, и я заленилась, не пошла к мессе. Как будто, признав перед мужем свою беременность, я получила право на поблажки для женщин в интересном положении. Тем более Оэн проснулся с першением в горле – вот и еще одна причина оставаться дома, когда Бриджид и О'Тулы собираются в церковь. Небо было хмурое – определенно, с востока надвигался шторм; мы с Оэном залезли на широченную кровать Томаса и перечитали все книжки о путешествиях во времени. «Приключения Оэна Галлахера и Майкла Коллинза» мы оставили напоследок. Оэн страшно гордился, что «назначен» хранителем этого литературного шедевра; страниц касался кончиками пальцев, дышать на них не смел – упаси бог запачкаются.

– Мама, давай сочиним историю про нас троих, – попросил Оэн, перевернув последнюю страницу.

– То есть про тебя, меня и Томаса?

– Да. – Оэн зевнул, как котенок. Полночи он кашлял, не выспался совсем.

Я подоткнула ему одеяло, и он закрыл глазки.

– Ну а куда мы трое отправимся? Чем займемся, Оэн?

– Всё равно. Главное, чтобы мы были все вместе.

Недетское заявление. Когда слышишь такое от шестилетнего мальчика, ком в горле образуется.

– Я тебя люблю, родной мой.

– И я тебя люблю, мамочка, – уже сквозь дремоту отозвался Оэн.

Схватить бы его в охапку, расцеловать каждую веснушку, тысячу раз повторить это слово – «родной», но Оэн как раз уснул. Его дыхание было затруднено после ночного приступа кашля, и я не посмела нарушать целительный сон телячьими нежностями. Я ограничилась тем, что чмокнула Оэна в лобик и потерлась щекой о рыжее темечко.

Затем я тихонько вышла, прикрыв за собой дверь. Бриджид с О'Тулами вернулись и собирались перекусить; за столом требовалось мое присутствие, я же еще разгуливала в капоте, вдобавок непричесанная. После ланча Робби думал отправиться в Слайго, на дебаты с участием Артура Гриффита. Назначенный Томасом на роль моей тени, Робби, вообще-то, должен был находиться в Гарва-Глейб. Томас опасался братьев Галлахер, даром что с декабря, с тех пор как он сделал внушение Бриджид, ни Лиам, ни Бен в окрестностях не мелькали. И все-таки Томас велел Робби оберегать меня, а все обязанности, связанные с отлучками из усадьбы, распределил между остальными О'Тулами. Как ни хотелось Робби в Слайго, он не посмел бы у меня отпроситься – и я это знала преотлично. Не имея желания появляться на людях, я, впрочем, с удовольствием поприсутствовала бы на выступлении Гриффита, более того, я не считала себя вправе лишать этой возможности Робби О'Тула. Простому парню, решила я, полезно будет послушать такого выдающегося человека, как Артур Гриффит.

Через полчаса я забралась в кабину, Робби сел за руль, и фургон, пофыркав для порядку, покатил по аллее. Оэн всё еще спал, шторм, кажется, передумал разражаться, а Бриджид определенно была совсем не против сидеть у камина с вязаньем и в компании граммофона.

Улицы Слайго кишели солдатами. К тому времени как мы добрались до Кей-стрит, я сто раз пожалела, что поехала. В груди было тесно от дурных предчувствий. Прогрохотал грузовик; бойцы, что сидели в кузове, заорали: «Долой предательский договор!» По тому, как исказились лица прохожих, я поняла: если противники Англо-ирландского договора определили себе целью запугивание, цель эта уже вполне достигнута. Вцепившись Робби в локоть, я поспешила пересечь мощеный двор перед зданием ратуши. Со всех сторон сюда шли симпатизирующие Гриффиту, причем каждый людской ручеек петлял, как бы шарахаясь от сомнительных перекрестков, от углов, за которыми могла караулить опасность. По периметру двора дежурило дюжины три добровольцев, но даже присутствие этих парней, официальных защитников порядка, не успокаивало собравшихся. Тревога читалась в каждой паре глаз. На площадь выехал второй грузовик с бойцами Ирландской республиканской армии. Все головы втянулись в плечи и одновременно повернулись в сторону грузовика. В кузове мелькнуло знакомое лицо.

– Робби, – зашептала я, – посмотри – это Лиам, да? Вон там, на грузовике?

Тот, кого я приняла за Лиама Галлахера, находился возле самой кабины и был виден вполоборота; о росте и фигуре судить я не могла, поскольку мужчина сидел на скамье, заслоненный от взглядов плечами своих товарищей.

– Где? – напрягся Робби, завертел одноглазой головой. – Не вижу, миссис Смит. Проворонил! Зачем только нас с вами в Слайго понесло?

Раздался звон с колокольни, шпиль которой совсем потерялся среди пухлых туч. С крыльца кто-то гаркнул «Робби!»; крик этот, усиленный глубокой аркой входа, заставил нас вздрогнуть. И тотчас же, словно и звон, и зов были неким сигналом, по булыжнику зашлепали полновесные дождевые капли.

– Это Имон Доннелли, – пояснил Робби. – Ишь, радуется – небось места для нас держит.

Мы бросились под крышу – решение остаться в Слайго было принято в один миг.

Прошло без эксцессов. Правда, несколько выступлений мы пропустили, зато Артур Гриффит не разочаровал, прежде всего потому, что говорил без бумажки. Отнюдь не прирожденный оратор, он в то же время не лазил за словом в карман. Чуть устало опираясь обеими руками на трость, без пафоса, без разных приемчиков, воспламеняющих толпу, Гриффит растолковывал: Англо-ирландский договор необходим сейчас не потому, что решает разом все проблемы, но потому, что мостит дорогу в лучшее будущее – вот и причина голосовать за кандидатов, которые этот Договор поддержали.

Гриффиту аплодировали стоя. Мы с Робби не дождались, когда отгремят овации – мы поспешили к дверям, прочь из зала, вниз по великолепной лестнице. Мне хотелось осмотреть здание ратуши изнутри. Оно поистине впечатляло: кованые перила, стеклянный купол, резьба по камню – но Робби нервничал. Он чуть ли не силой поволок меня к фургону и не успокоился, пока часом позже мы не остановились у крыльца Гарва-Глейб.

Робби нарочно подрулил к главному входу, чтобы мне не пришлось пробираться по сырой лужайке от сарая, где, собственно, фургон всегда и стоял.

– Спасибо, миссис Смит, что поехали со мной в Слайго, – выдал Робби, смутился и добавил: – Вы обождите чуток, я скоро вернусь. Отец велел скотине корму задать. Я ему наврал, будто сделано уже перед мессой, ну а сам в Слайго дернул. Упаси господь, он дознается, да и живность жалко, голодная ведь. Пойду накормлю, а после уж при вас буду.