Алексей Доронин - В двух шагах от вечности [litres]

Причем людьми считались только свои, общинники. Поэтому они и отгораживались, хмурые индейцы и метисы с ружьями, строя баррикады на въезде в свои деревни, пока более светские и космополитичные горожане слушали музыку, обнявшись, раскачивались, распевая «El pueblo unido» и, пуская слезу, лобызались, пьянея то ли от текилы, то ли от нахлынувшего чувства перемен.

Но первый накал борьбы, когда прямо на улицах кого-то избивали, а прямо в переулке ставили к стенке или вешали на фонаре, когда творилось все возможное и невозможное, кроме разве что ритуальных жертвоприношений, – уже прошел. Тот пестрый красочный бардак, как Макс знал из истории, сопровождает любую настоящую революцию, а не дворцовую смену одних хапуг на других. И в политическом плане тоже была каша – коммунисты, анархисты, леваки всех мастей, даже левые либералы. Мелкие лавочники и фермеры, которых в «Авангарде» за глаза снисходительно называли «мелкобуржуазная стихия» поддержали восстание почти единодушно, поскольку настрадались под налоговым и административным прессом, попутно кормя мафию и всегда проигрывая хоть в судах, хоть на рынках крупным холдингам, повязанным с криминалом и властью.

Но теперь дела худо-бедно входили в новое русло.

Конечно, случались отключения энергии. Бывали ограничения перемещений за пределы города или штата. Бывал дефицит, о котором раньше знали только профессора истории и экономики. Когда нет не денег на товар, а самого товара. Были похищения и выкупы, и совсем не в рамках свадебных традиций. Но за серьезные преступления вроде убийств и изнасилований революционные гвардейцы карали строго, не делая разницы между своими и чужими. Для этого им иногда приходилось брать штурмом твердыни своих вчерашних друзей, проливать их кровь и конфисковать то, что те сами экспроприировали у магнатов и старого истеблишмента. Но и в этом для мировой истории освободительных движений тоже не было ничего нового. Да и в самой Мексике такое уже случалось не раз, и в девятнадцатом, и в двадцатом веке, когда революционеры воевали не только против защитников старого порядка, но и против других, «неправильных» революционеров.

Пили текилу, водку и ром, курили сигареты, сигары, даже трубки, будто нарочно показывая презрение к ЗОЖ. Небритые мужчины и растрепанные женщины обнимались, ели жаренное красное мясо, которое, как известно, провоцирует рак. И мясо было приготовлено не в домах, не на «умных» кухнях и даже не на простых сковородках. Барбекю жарили тут же, из свежей убоины, настоящей, а не синтезированной… и скот вполне мог при жизни не принадлежать тем, кто его азартно готовил. Стреляли в воздух, запускали фейерверки, что-то поджигали, палили в чучела в цилиндрах и костюмах, набитые соломой и сухими початками. Взвивались языки пламени, в тон со знаменами, среди которых вторым по частоте после мексиканского триколора был красный.

Все это могло происходить и век назад, и два, и даже два с половиной. Добавилось разве что энергетическое оружие, хотя стрелять из него было не так угарно – ведь оно не грохотало. Ни роботов, ни голографии, ни модерновых электромобилей на таких сходах не было, поэтому картинка не нарушалась.

По горным тропинкам брели то ли пастухи, то ли контрабандисты, у которых порой были даже шагоходы от Boston Cyberdine – наземные дроны для перевозки грузов по горным дорогам. Именно по тем, по которым когда-то шли испанские конкистадоры Кортеса, штурмовавшие Теночтитлан. Именно там, где аборигены так и не изобрели колесо, поскольку в этих краях на самой крыше мира его польза была сомнительна, а передвигаться на ногах, двух или четырех, своих или механических, было проще.

Но когда механических мулов не было в кадре, можно было подумать, что сейчас на праздник заглянет сам Че с бородой и сигарой. Или Панчо Вилья в своем пончо слезет со скакуна, обмотанный патронными лентами, как революционный матрос Балтийского флота.

И рефреном звучал символ веры в новое, которое придет и смоет старый мир, как половодье.

«Никаких больше, мать его, кредитов, никаких ипотек и займов! Никакого ГМО, отравленных удобрений, рекламного вранья и брендовых товаров! Все вырастим сами на маленьком огородике или на общинном поле нашего рода, с молитвами или песнопениями предков! Одежду соткем сами и обувь тоже смастерим! Чужих прогоним, землю отберем и заживем так, что все обзавидуются. И еще весь мир научим. Вы умеренные? Агитируете за путь постепенных преобразований? Гнать вас взашей, трусов и ренегатов! Даешь всё и сразу!»

А руководство «Авангарда» – радикалы среди солидных всемирных партий – выглядели умеренными плюшевыми котиками по сравнению с голосом улиц.

Максим понимал незрелость таких взглядов. Но рядом с этими людьми не мог не заражаться их верой, их энергией и чувствовать, что их мысли, словно через беспроводную связь, проникают в мозг. Они излучали идею, как рентгеновские лучи.

Вся страна сорвалась в крутое пике и, охваченная счастьем, хотела поделиться им со всем миром. Проклинал кто-то президента Мануэля Родригеса, который был то ли мертв, то ли исчез в неизвестном направлении? Нет. Никто. О нем просто забыли. Точно так же, как ни один из тех, кто реально воевал против повстанцев при задержании, не сказал ни одного доброго слова в адрес прежней власти. У всех были свои мотивы, далеко не всегда связанные с деньгами. Личные, родовые, идеологические. Но все говорили, что «дядюшке Ману» туда и дорога.

Чуть больше говорили про корпорацию «Pyramid Products», точнее про «Mexican branch» и ее акционеров. Но и их вспоминали уже нечасто. Будто все это осталось в далеком прошлом, к которому нет возврата.

Столица встретила их запахом гари и гниения. Рихтер вначале думал, что так пахнет из-за множества погибших, чьи тела не были погребены или кремированы (последнее практиковалось гораздо чаще), но оказалось, что трупы убирали вовремя. А смердело из-за коллапса городской системы уборки и вывоза мусора.

Хотя погибших было много. По предварительным подсчетам – почти двенадцать тысяч человек. И едва ли десятая часть из них была комбатантами обеих сторон. Остальные просто оказались не в том месте не в то время.

В Мехико первой их остановкой стал Койоакан, красивый пригородный район далеко от линии фронта, на южной оконечности озера Тескоко.

Студентов распустили по домам еще в середине октября, и теперь кампус Национального университета был опорным пунктом la Militia. Он был похож на североамериканские кампусы, разве что выглядел более утилитарным и лишенным излишеств. Ну и, конечно, уже успел немного пострадать от смены одних обитателей на других. В типовом трехэтажном корпусе, где раньше была кафедра биологии, разместился штаб Интербригады имени Че Гевары.