Себастьян Кастелл - Последний трюк [litres]

Тот же самое верно в отношении населения. Берабески могли бы проглотить нас, каждого мага джен-теп от лорд-магов до низших посвящённых, каждого повара ше-теп, каждого клерка и слугу, молодого, старого, живого и мёртвого, дюжину раз подряд и всё равно остались бы голодными.

Когда вы растёте в окружении чудес магии, кажется невероятным, что остальному миру ваша нация может казаться такой маленькой. Слабой. Обычной. Да, иногда нас боялись как возможных шпионов или убийц, но чаще всего считали причудой природы. Необычные, но в конечном счёте незначительные новички на континенте, где господствуют огромные армии и всё более совершенные военные машины.

Как может выжить нация, которую медленно теснят растущие империи и могущественные торговые интересы? А что, если (вместо того, чтобы просто выживать) ты действительно хочешь править? Сокрушить неверующих и раз и навсегда доказать своё превосходство над ними?

Ну разве это не было бы ловким трюком?

– Привет, отец, – тихо сказал я.

Я всё ещё его не видел. Маскирующие заклинания – забавные штуки. Их легко сотворить (если вы зажгли свою татуировку шёлка), но трудно усовершенствовать. Мало у кого хватало терпения разобраться во всех тонкостях, практиковаться в эзотерической геометрии и вычислить точные соматические формы, необходимые для того, чтобы стать невидимым. У Шеллы это получалось лучше любого другого, но всё равно – если знать, куда смотреть, можно заметить некое дрожание в воздухе, ощутить тонкое, ноющее чувство, говорящее, что за тобой кто-то наблюдает.

Ке-хеопс по сравнению с Шеллой был дилетантом. Теперь я понимал, как Путь Горных Бурь почуял, что поблизости неладно.

– Ке-хелиос, – ответил голос моего отца.

– Келлен, – поправил я.

Вздох.

– Разве не в этом суть всех затруднений?

Мерцание в воздухе – и он уничтожил заклинание. Он стоял ко мне ближе, чем я ожидал, – одна из многих причин, по которым я ненавижу маскирующую магию.

– Я бы подумал, что имя – слишком мелкая вещь, чтобы беспокоить лорд-мага, не говоря уже о принце клана и Верховном маге всего народа джен-теп, – сказал я.

Отец улыбнулся – короткой неожиданной улыбкой, которая, казалось, удивила даже его самого.

– Лесть? Такой трюк для тебя внове, не правда ли?

Он был прав – мои обычные приёмы заключались в том, чтобы вывести его из себя всякими оскорблениями, как завуалированными, так и прямыми. Так почему же не сейчас? Полагаю, по двум причинам. Во-первых, было уже слишком поздно для такого ребяческого бунта, а во-вторых, мне очень нужно было кое-что ему сказать.

– Мне жаль Бене-маат… Маму, я имею в виду.

Прошло много времени, прежде чем он заговорил.

– Ты скучаешь по ней?

Вопрос застал меня врасплох. Наверное, мы с ним были не в настроении для наших обычных хитростей.

– Скучаю… Скучаю по тому, как она пахла утром, после ночи, проведённой за составлением астрономических карт, по запаху длинных свитков пергамента, которыми она пользовалась.

– Вообще-то это был запах чернил. Она сама их делала. Бене-маат не доверяла чернилам, которые торговцы привозили в наш город, – утверждала, что они оставляют на пергаменте кляксы, а её работа слишком точна.

– Точна, – повторил я.

Такое хорошее слово, чтобы описать маму. Каждое слово, которое она произносила, каждый её поступок были так тонко выверены, как будто она провела бесконечные часы, решая, что нужно сделать, прежде чем приступить к выполнению поставленной задачи.

– Она любила тебя, – сказал Ке-хеопс. – Я знаю, это трудно принять, учитывая, чем всё закончилось, когда ты от нас ушёл. Она так и не простила меня за то, что я вынудил её выбирать между верой в меня и желанием защитить тебя. То, что мы связали тебя контрмагией… Она носила этот позор, как шрамы, на всём теле.

– Вот почему она отправилась в Берабеск, не так ли? Чтобы выведать секреты арканистов, которые изобрели надписи, дающие правоверным их силу.

Я поднял правое предплечье.

– Вот что такое сигил огня? Другой вид надписи, разработанный матерью для создания новых способов обойти контрсигилы.

Отец кивнул.

– Ты позволил мне поверить, что она отправилась туда шпионить для тебя.

– Ни один сын не должен нести на плечах груз смерти своей матери.

Мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не сказать то, о чём я потом пожалею. В этой истории было ещё кое-что, и я уже почти обо всём догадался, но некая малая часть меня не решалась бросить вызов Ке-хеопсу. Я не хотел расставаться с последней тончайшей нитью, которая всё ещё связывала нас как отца и сына.

– Она спрашивала обо мне? Я имею в виду, в конце?

Ке-хеопс кивнул.

– Проклятие сломило её разум в те последние дни. Ей так хотелось поговорить с тобой, услышать твой голос, попросить прощения.

Он сказал это без гнева, не пытаясь заставить меня почувствовать вину, но я всё равно ощутил боль. Мне не хотелось, чтобы он её заметил, поэтому я начал думать о том, что, наверное, произошло после. Такие мысли слегка меня утешили.

– Шелла рассказала ей, что говорила со мной, не так ли?

Одна из идеальных бровей отца слегка приподнялась.

– Как ты узнал?

– Потому что это же Шелла. Она любит всё исправлять. В основном – людей.

Я представил, как она подошла к постели матери и взволнованно сжала её руку.

«Я сотворила заклинание, мама. Я нашла Келлена и рассказала ему. Он очень далеко, иначе приехал бы повидаться с тобой. Он плакал о тебе, мама, и умолял – да, глупый, высокомерный Келлен умолял – передать тебе, что давно тебя простил. Он скучает по тебе, мама, и очень тебя любит».

Ке-хеопс рассмеялся над возмущённым выражением моего лица.

– Временами моя дочь может быть довольно… предсказуемой.

Я тоже рассмеялся, обезоруженный тем, что отец на мгновение спустился со своего обычного пьедестала главы дома Ке, вспомнив о простых родительских чувствах.

– И мама ей поверила?

Он снова помрачнел.

– Очень надеюсь. Ей хотелось поверить.

Пауза.

– И мне хотелось бы поверить, но я слишком хорошо тебя знаю.

– Странно, – сказал я. – Год назад, месяц назад… может быть, ещё вчера я сказал бы, что ты прав. Кое-что нельзя простить… По крайней мере, мне так думалось. – Я покачал головой. – Я никогда не смогу выкинуть этот образ из головы, даже сейчас. Ремни прикручивают меня к столу, а вы двое стоите надо мной. Игла в твоей руке, металлические чернила капают с неё, впиваясь в мою кожу.

– Я тоже это вижу, – тихо сказал отец. – Я вижу, как моя рука движется, вдавливая иглу в твоё предплечье, рисуя контрсигилы. Я кричу себе, приказывая остановиться, говорю себе, что есть другой путь. Должен быть другой путь.

Я закатал правый рукав рубашки. Когда-то перечёркнутые татуировки казались мне такими уродливыми – отвратительное напоминание не только о том, что у меня отняли, но и о том, кто отнял. Но теперь?