Александр Гарин - Капкан на Инквизитора

Наконец, последний кусок серебра с вросшими в него лохматыми обрывками кожи и мяса упал на закапанную кровью паутину. Бертолф отбросил его ногой подальше и, поднеся нож к лицу, демонстративно облизнул его лезвие.

— На вкус — обычная кровь, — проговорил он, обращаясь к исходящему потом и кровью Инквизитору. — Только отдает тухлятиной.

Он обернулся к молчаливо наблюдавшей горгоне. Жрица Темной протянула руку, поддев Альваха под мокрый подбородок и заставив его поднять лицо.

— Теперь хорошо, — она приложила ладонь на место одной из развороченных ран на груди пленника. — Ты заслужил награду, мальчик. И ты ее получишь, клянусь именем Госпожи. А теперь иди, и приведи остальных. Ты знаешь, что нужно делать, и как говорить.

Бертолф бросил прощальный взгляд на Инквизитора. На несколько мгновений их глаза встретились.

— Не… надо, — выдавил, едва сдерживаясь, Альвах. — Не… потворствуй… ей. Вернись… вернись к Лею. Эта зараза… не должна… ползти дальше… Предупреди…

Пальцы горгоны стиснули его волосы, с неженской силой разворачивая к себе. Альвах услышал удалявшиеся шаги, но не видел, как ушел сын кузнеца. Жрица Темной некоторое время изучала лицо пленника, водя омоченным в крови пальцем по его щеке.

— Что… тебе нужно? — не выдержал Альвах, дергая головой. Но отстраниться не получилось. — Зачем… это все? Почему ты… меня… не убьешь?

Горгона отодвинулась, проводя ладонями по его шее, плечам, груди. При этом она вытягивала губы в трубочку, приподнимая бровь и словно что-то прикидывая.

— День Великого Солнцестояния Лея, — чудовищная женщина усмехнулась, размазывая кровь и пот по животу Инквизитора и скользнув ладонью ниже, за ремень штанов. — Это настоящий вызов, смертный из романов. И для меня, и для тебя. Но у меня получится. Получится. А вот тебе…

Альвах закусил губу, запрокидывая голову. Пальцы чудовища оглаживали внутренние стороны его бедер. Такой смеси боли, безнадежности и страха он не ощущал никогда.

— Тебе было бы легче родиться в Ночь Голубой Луны или, хотя бы, Сумерки Серых Облаков, — каким-то образом горгона перетекла на другую сторону, да еще вниз, оглаживая растянутые паутиной ноги Альваха через одежду. Однако, спустя еще миг Инквизитор снова увидел перед собой ее лицо. — Да любой день подошел бы, кроме Великого Солнцестояния! Но… ничего. Это… это будет даже интересно.

— Что? — Альвах не выдержал и застонал, когда пальцы чудовища проникли в одну из рваных ран там, где раньше были руны. — Зачем это тебе???

— Зачем? — горгона переместилась к его лицу, исходившему липким потом. — Затем, что Лей разорвал наш мир. Затем, что ты — Инквизитор, и верный слуга мерзкого Лея. Затем, что ты и твой Лей в вашей слепой и ненасытной ненависти продолжаете уничтожать тех, кто дал вам жизнь, уничтожать женщин. За то, что ты сам пришел сюда убивать!

Альвах закричал. Рука чудовища погрузилась в него по самую кисть. Внутри романа словно рвались все жилы, сдавливаясь и комкаясь.

— Вы принижаете своих жен, забывая о том, что благодаря нам появляетесь на свет. Вы исповедуете свои законы, а работу в устроении вашего мироздания делают женщины! Они отдают свои тела по капле, чтобы творить новые жизни, они пестуют эти жизни, пока вы, творения Лея, заняты только уничтожением, разрушением и убийствами! Все, что вы создаете, все равно приводит к войнам и смерти!

Она резко выдернула руку, хватая его за щеки и сдавливая нечеловечески сильными пальцами.

— Скажи, скольких ты уже убил, Инквизитор? Убил собственными руками? А скольких обрек на смерть?

Альвах дернул горлом, сдерживая колотившую его предсмертную дрожь. Он крепился, чувствуя запах крови и собственных потрохов. Руки ведьмы что-то нарушили в нем. Роман чувствовал это и готовился уйти к Лею, сознавая, что его уход будет мучительным.

Но тем вернее Светлый примет принявшего за него муку мужа в свет.

— Не помнишь, не знаешь. Потому что ты — воплощенное творение Лея, появившееся в его день, — горгона заставляла смотреть в глаза, но не убивала. Ее губы кривились в презрительной усмешке. — Вы, романы — убежденные дети Лея. Для вас убийство, уничтожение такого долгого женского труда — вынашивания, рождения, заботы, пестования, долгого рощения одной-единственной новой жизни — пустое и легкое дело. А ты сам, Инквизитор, — она тряхнула его головой, не позволяя отводить взгляда. — Сколько жизней дал ты? Не вбросил, вменив это в заботу женщин, с которыми ты был, а подарил сам, совершив для этого долгий труд?

Альвах молчал. За пережевывавшей внутренности тупой и всеобъемлющей болью он едва мог слышать и думать.

— Но зато ты, должно быть, презираешь жен, как и все, кто носит в себе естество Лея, — горгона, наконец, отпустила голову пленника, разрешая ей вновь упасть на грудь. Вместо этого чудовище вновь погладило мокрые волосы Инквизитора. — Но ведь жены — всегда мягче, добрее, милосерднее. Среди вас, мужей, это немногого стоит. Но посмотри, что эти качества могут дать тебе.

Роман с усилием поднял лицо.

— Я исцелю тебя, — проговорила жрица, чуть отступив назад, и вновь окидывая тело Альваха оценивающим взглядом. — И подарю тебе на десяток зим больше жизни, к той, что тебе уже отмерена. Это будет непросто, Инквизитор. Но после нашей встречи ты станешь юнее и здоровее. Я придам тебе красоту и прелесть — такие, о каких ранее ты не мог помыслить. И еще то, о чем втайне мечтает каждая женщина. Ты получишь желанность для всех мужей, что только встретишь — до самой глубокой старости.

Слушавший и едва понимавший, Альвах оторопело вскинул глаза. Горгона стремительно оказалась рядом и, сдавив его лицо на этот раз по-настоящему сильной хваткой, прижалась к кривящемуся рту, но не выпивая дыхание, а, наоборот, что-то вдыхая в него из себя. Не могущий крикнуть пленник дернулся — в последний раз.

А потом проникавшая в каждую кроху его естества всепоглощающая, выкручивающая, изменяющая боль заполонила понимание и разум, бросая сознание в черноту.

— Найдешшшь меня…

— Если хочешшшь знать, зачччем — найдешшшь…

— Захочешшшь — найдешшшь…

Раздражающее шипение залепляло голову будто клейкой, душной паутиной. Альвах досадливо поморщился, нахмурив брови и покрутив носом. Потом, с трудом подтянув к себе руку, провел ладонью по лицу. Он лежал щекой на чем-то сухом и липком, а потому протереть все лицо сразу не получилось. Откуда-то пришел холод, и Инквизитор, зябко поведя сильно ноющими плечами, понял, что просыпаться все же придется.

Он с усилием разлепил веки. Прямо перед его глазами была та же паутина — изорванная и смятая. В паутине во множестве застревали сор и земляная крошка. Насекомых не было, но романа это не удивило. Наступившие холода уже усыпили почти все живое, что должно было спать, до будущей весны.