Роберт Джордан - Дракон Возрожденный [litres]

Порядок тут блюл всего один конюх, узколицый мужчина в грязной рубахе, с прямыми седыми волосами. Въедливому конюху потребовалось узнать, кто вообще такой Перрин, раз ему вздумалось приказывать седлать сразу четырех лошадей, и кто его хозяин, и что он делает здесь среди ночи, весь увешанный узлами, будто собрался в дорогу, и известно ли мастеру Фурлану, что некий постоялец решил потихоньку улизнуть, и, кстати, что прячет Перрин в тех седельных сумках, да и с глазами у него что-то неладно, уж не болен ли он?

Из-за спины Перрина, блеснув в свете фонаря золотом, вылетела монета. Конюх тут же сграбастал ее цепкой рукой и попробовал на зуб.

– Седлай, – сказал Лан.

Голос его был мягок – таким мягким может быть холодное железо, и конюх коротко кивнул и засуетился, торопясь приготовить лошадей.

Когда в конюшню спустились Морейн и Лойал, им не пришлось ждать ни минуты, они сразу взяли своих лошадей под уздцы, и вскоре отряд уже шел за Ланом прочь от гостиницы по улице, что пролегла за конюшней в сторону реки. Приглушенный цокот копыт по брусчатке привлек внимание лишь облезлого пса, ребра которого напоминали штакетник забора, да и этот свидетель разок мрачно гавкнул на отряд и шмыгнул в сторону от греха подальше, когда Лан оказался шагах в двух от него.

– Это тебе ничего не напоминает, а, Перрин? – тихо, чтобы услышал только юноша, спросил Лойал.

– Да потише ты! – прошептал Перрин. – А что это должно напоминать?

– Ну совсем как в старые времена. – Огир как мог постарался понизить голос – теперь гудел шмель с собаку, а не с лошадь, как раньше. – Крадучись уходим в ночь, а позади – враги, и, может статься, впереди тоже, в воздухе веет опасностью, и холодный привкус приключения.

Перрин хмуро воззрился на Лойала поверх седла Ходока. Сделать это было проще простого: голова, плечи и грудь Лойала высились над седлом.

– О чем ты говоришь? Тебе что, начинает нравиться опасность? Поверить не могу! Лойал, ты, должно быть, с ума сошел!

– Я только отмечаю для памяти свое общее настроение, – произнес Лойал натянуто. Или, быть может, оправдываясь. – Это нужно для моей книги. Я все обязан в нее заносить. И по-моему, мне начинает нравиться. Участвовать в приключениях. Да, нравится! – Его уши дважды яростно дернулись. – Если я хочу писать о приключениях, то должен их полюбить.

Перрин только головой покачал.

У каменных причалов приткнулись на ночь паромы, очень смахивавшие на баржи, и были они недвижны и темны, как и бо́льшая часть судов. Правда, возле одного двухмачтового судна суетились на причале, да и на палубе, люди, качались отсветы фонарей. Пахло у реки в основном смолой и пенькой, с сильным рыбным духом, хотя от ближайшего склада ветерок доносил острые пряные ароматы, на фоне которых прочие составляющие ночного букета словно блекли и выцветали.

Лан отыскал капитана, низкорослого, худощавого мужчину, который, слушая собеседника, странно клонил набок голову. Переговоры шли недолго, по рукам ударили быстро, и вот уже с корабля выставили гики с лямками – чтобы поднять на борт лошадей. Перрин приглядывал за лошадьми, успокаивал их ласковыми словами: лошади, вообще-то, не отличаются способностью терпеливо сносить все непривычное – например, болтаться в воздухе без опоры под копытами, – но даже на жеребца Стража как будто возымели действие тихие увещевания Перрина.

Лан вручил золото капитану и выдал серебро двум босоногим матросам, которые сбегали на склад за мешками с овсом. Тем временем несколько матросов привязали лошадей между мачтами, соорудив из веревок нечто вроде небольшого загона, ворча о грязи, которую им придется потом убирать. Вряд ли кто из них думал, что их услышат, но уши Перрина уловили недовольное бурчание. Эти люди просто не привыкли к лошадям.

Без промедления «Снежный гусь» был приготовлен к отплытию, причем лишь немного раньше того срока, когда капитан – звали его Джайм Адарра – намеревался отчалить. Едва отдали швартовы, Лан повел Морейн вниз; за ними, зевая, последовал Лойал. Перрин остался на носу у релинга, хотя при каждом зевке огира юношу тоже тянуло зевать. А размышлял Перрин о том, сумеет ли «Снежный гусь», идя вниз по реке, опередить волков, опередить его сны. Забегала команда, загрохотали длинные весла – судно готовилось отойти от причала.

Едва на берег был брошен и подхвачен там последний швартовый канат, как из тени между двумя складами выскочила девушка – узкая юбка-штаны, узелок в руках и развевающийся за спиной темный плащ. Она прыгнула на палубу в тот самый миг, когда матросы взялись за длинные весла и сделали первый гребок.

Со своего места у румпеля к ней устремился Адарра, но девушка спокойно опустила на палубу свой узелок и быстро заявила:

– Проезд вниз по реке я оплачу… э-э… скажем, до того места, куда плывет он. – Она кивком указала на Перрина, не взглянув на него. – Я не против ночевать на палубе. Холод и сырость мне нипочем.

Несколько минут девушка и капитан торговались – и готово. Девушка отдала три серебряные марки, хмуро посмотрела на медяки, полученные на сдачу, затем ссыпала их в свой кошель, прошла вперед и встала рядом с Перрином.

От нее исходил травяной запах – легкий, свежий и чистый. Темные раскосые глаза над высокими скулами недолго рассматривали Перрина – девушка перевела взгляд на берег. Как решил Перрин, девушка была одних лет с ним, вот только не мог он сообразить: подходит такой нос к ее лицу или слишком велик. «Ну и дурак же ты, Перрин Айбара! Какая разница, как она выглядит?»

Теперь полоса воды между судном и пристанью была шириной уже добрых шагов в двадцать; длинные весла погружались в волны, прорезая в черной глади белопенные борозды. На мгновение в голову Перрину залетела мысль: а не бросить ли ее за борт?

– М-да, – промолвила вскоре девушка, – никогда не предполагала, что мои путешествия так скоро снова приведут меня в Иллиан. – Голос ее был звонким и высоким, говорила она решительным тоном, но неприятной манера разговора не была. – Вы ведь и в самом деле направляетесь в Иллиан? – (Перрин сжал челюсти.) – Не стоит дуться, – заметила она. – Там такая грязь осталась после вас – после вас и того айильца. Когда я уходила, большого шума еще не успели поднять.

– Вы им не сказали? – изумился Перрин.

– Городской люд считает, будто айилец перегрыз цепь, а то и разорвал ее голыми руками. Когда я уходила, они еще спорили, что именно он сделал. – Она издала звук, подозрительно похожий на смешок. – Орбан во всеуслышание выражал сожаление, что раны не позволяют ему лично броситься в погоню за айильцем.

Перрин фыркнул:

– Ха, да если он еще когда-нибудь встретит айильца, то наверняка с перепугу в штаны наложит. – Он откашлялся и пробормотал: – Извините.