Роберт Джордан - Дракон Возрожденный [litres]

Перрин раздраженно пробурчал:

– Мы всего лишь путники, девушка, и направляемся в Иллиан. Как, кстати, тебя зовут? Нам предстоит плыть вместе на этом судне не один день, и не могу же я все время называть тебя просто девушкой.

– Я себя называю Мандарб.

Перрин не удержался и по-дурацки загоготал. Раскосые глаза ожгли его бешенством и презрением.

– Придется тебя кое-чему научить, фермерский сынок. – Голос девушки оставался ровен и спокоен. Правда, на самой грани. – На древнем наречии «мандарб» означает «клинок». Имя, достойное охотника за Рогом!

Перрину наконец удалось справиться со смехом, и, всхлипнув и переведя дыхание, он указал на канатный загон между мачтами:

– Видишь того вороного жеребца? Его кличут Мандарб.

Яростный жар погас в глазах девушки, и алые пятна расцвели на ее щеках.

– Ох! По рождению я – Заринэ Башир, но Заринэ – не имя для охотника. Во всех преданиях у охотников такие звучные имена… Вот, например, Рогош Орлиный Глаз.

Вид у Заринэ был такой удрученный, что Перрин поторопился сказать:

– А мне нравится имя Заринэ. Оно идет тебе. – В глазах девушки вновь сверкнули огоньки, и на мгновение ему показалось, что сейчас у нее в руке опять возникнет один из ее ножей. – Поздно уже, Заринэ. Я не прочь немного поспать.

Перрин повернулся к Заринэ спиной, шагнул к люку, который вел на нижнюю палубу. По спине его побежали мурашки. Команда по-прежнему шлепала по палубе туда-сюда, ворочая длинные весла. «Дурень! Не ткнет же девчонка в меня ножом. Вокруг столько народу, не при них же! Или все-таки ткнет?» Едва Перрин дошел до люка, как девушка окликнула его:

– Эй, фермерский сынок! Буду-ка я звать себя Фэйли. Когда я была маленькой, так обычно называл меня отец. Это слово означает «сокол».

Перрин весь одеревенел, оступился на первой ступеньке и чуть было не загремел по лестнице. «Совпадение». Он заставил себя не оглядываться на девушку и спустился по ступеням. «Просто совпадение! Ничего больше». Коридор был темен, но сквозь люк за спиной просачивалось достаточно лунного света, чтобы различить, куда ступаешь. В одной из кают кто-то громко храпел. «Эх, Мин, ну почему тебе выпало видеть все это в людях?»

Поняв, что понятия не имеет, какая из кают отведена ему для ночлега, Перрин решил наугад заглянуть в несколько из них. Во всех каютах было темно, и в каждой оказалось по двое пассажиров – они спали на узких койках, установленных вдоль противоположных стен. Кроме одной – там был Лойал. Он сидел на полу, едва поместившись между двумя койками, и при свете подвесного фонаря что-то писал в своей записной книжке в матерчатом переплете. Огиру хотелось поговорить о событиях прошедшего дня, но Перрин – у которого челюсти едва не скрипели от усилий сдержать зевоту – полагал, что судно к этому времени пробежало достаточно далеко вниз по реке, чтобы можно было уснуть в безопасности. И спокойно видеть сны. Даже если волки и попытаются, они не смогут долго бежать вровень с судном, подгоняемым длинными веслами и течением.

Наконец он нашел каюту, которую и решил занять, – вполне по нему, в ней никого; впрочем, не было и окна. Перрину хотелось побыть одному. «Совпадение имен, только и всего, – думал он, зажигая фонарь, встроенный в стену. – Как бы то ни было, ее настоящее имя Заринэ». Но скуластая девушка с темными раскосыми глазами недолго владела его мыслями. Он положил лук и прочий скарб на узкую кровать, набросил на них плащ и уселся на другую кровать, собираясь стащить сапоги.

Илайас Мачира сумел остаться человеком, пусть и связанным с волками, но при этом не сошедшим с ума. Обдумав все сначала, Перрин пришел к выводу, что Илайас жил так годами и вряд ли часто встречал людей. «Он хочет так жить, во всяком случае, он принял такую жизнь». Но это не решало проблемы. Перрин-то не мог так жить, не хотел с этим мириться. «Но когда у тебя есть кусок металла, из которого нужно сделать нож, ты берешь его и делаешь нож, даже если тебе больше нравится топор для рубки леса. Нет! Моя жизнь больше куска железа, из которого можно выковать что угодно!»

Очень осторожно Перрин потянулся мыслями к волкам, стараясь ощутить их своим сознанием, – и ничего не почувствовал. Да, было слабое ощущение волков где-то вдалеке, но оно исчезло, когда он потянулся к ним. Впервые за столь долгое время он был один. Благословенно один.

Задув фонарь, Перрин впервые за многие дни лег. «Как же, Света ради, Лойал сможет здесь улечься?» Все бессонные ночи накатились на Перрина, истощение сделало его мускулы вялыми. У Перрина мелькнула мысль, что он все-таки ухитрился выбросить из головы айильца. И белоплащников. «Светом покинутый топор! Пусть я сгорю, но никогда не хотел бы видеть его», – было его последней мыслью, перед тем как он провалился в сон.

Его окружал плотный белый туман, настолько плотный, что он не видел собственных сапог, и такой тяжелый, обступивший со всех сторон, что он не мог ничего различить в десяти шагах. Ближе точно ничего не было. А в тумане могло таиться что угодно. Туман был каким-то неестественным – он не был влажным. Перрин положил руку на пояс, утешая себя тем, что сможет постоять за себя, и вздрогнул. Топора там не было.

Что-то двигалось в тумане, образуя серое завихрение. Что-то приближалось к нему.

Юноша напрягся, размышляя, бежать или остаться и сражаться голыми руками, и гадая: надо ли вообще с этим сражаться?

Вздымающаяся борозда, прорезав туман, разрешилась волком, его мохнатый силуэт почти сливался с мглой.

Прыгун?

Волк помедлил, затем подошел и встал рядом с ним. Это был Прыгун – Перрин был уверен, но что-то в осанке волка, в желтых глазах, коротко глянувших юноше в глаза, требовало подчинить душу и тело тишине. Эти глаза велели, чтобы человек следовал за волком.

Перрин положил руку на спину волка, и как только он это сделал, Прыгун устремился вперед. Перрин позволил волку вести себя. Мех под его рукой был плотным и пушистым. На ощупь он был как настоящий.

Туман начал сгущаться. И вскоре только рука подсказывала Перрину, что Прыгун все еще рядом. Но, посмотрев вниз, он не увидел даже собственной груди. Только серый туман. Если бы его завернули в только что состриженную шерсть, и то он видел бы больше. Его поразило и то, что он ничего не слышит. Даже собственных шагов. Он пошевелил пальцами ног и почувствовал облегчение, ощутив ими свои сапоги.

Мгла стала темнеть, и они с волком шли уже сквозь черную как деготь тьму. Перрин прикоснулся к носу, но руки своей не увидел. Закрыв на мгновение глаза, юноша не смог уловить никакой разницы. Он по-прежнему не слышал никаких звуков. Его рука ощущала жесткую шерсть Прыгуна, но Перрин не был уверен, чувствует ли он что-нибудь под ногами.