Роберт Джордан - Дракон Возрожденный [litres]

Перрин почувствовал, как Прыгун зашевелился, и был рад следовать за ним, по-прежнему чувствуя под рукой мех. До тех пор пока Перрин не сдвинулся с места, он не сознавал, что может это сделать. Он попытался понять, разгадать все, что видел, но не мог. Ба’алзамон и Ланфир. Его язык прилип к нёбу. По какой-то причине Ланфир пугала его куда больше, чем Ба’алзамон. Может быть, потому, что она возникла в его снах, когда он был в горах. «Свет! Одна из Отрекшихся в моих снах! О Свет!» И если он ничего не упустил из этого разговора, она в открытую не повиновалась Темному. Его учили, что Тень не имеет власти над тобой, если ты ее отвергаешь. Но как могла приспешница Тьмы – и не просто приспешница Тьмы, а одна из Отрекшихся! – столь вызывающе вести себя перед Тенью? «Я, должно быть, сошел с ума, как брат Саймона. Эти сны свели меня с ума».

Постепенно тьма снова стала туманом, и к тому времени, когда туман рассеялся, они с Прыгуном вышли на травянистый склон холма, залитый солнечным светом. В чаще у подножия холма запели птицы. Перрин оглянулся. Холмистая равнина, кое-где усеянная группками деревьев, простиралась до самого горизонта. Нигде не было видно и признаков тумана. Большой серый волк стоял рядом, наблюдая за юношей.

– Что это было? – спросил Перрин, постаравшись преобразовать вопрос в мысль, понятную волку. – Почему ты мне это показал? Что же это было?

Эмоции и образы заполнили его мысли, и разум судорожно пытался подобрать к ним слова.

То, что ты должен был увидеть. Будь осторожен, Юный Бык. Это опасное место. Будь осторожен, как щенок, охотящийся за дикобразом.

Последний образ возник как Маленькая-Спина-в-Колючках, но его мозг назвал животное так, как называют его люди.

Ты слишком молод, слишком неопытен.

– Было ли это реальным?

Все, что можно увидеть, и даже то, чего увидеть нельзя, – реально.

И это было все, что сказал Прыгун.

– Прыгун, как ты здесь очутился? Я видел, как ты умирал, и я это чувствовал.

Здесь все. Все братья и сестры, которые есть, все, кто был и кто будет.

Перрин знал, что волки не умеют улыбаться – во всяком случае, так, как человек, – но ему показалось, что Прыгун усмехнулся.

Здесь я могу парить, как орел.

Волк напрягся и прыгнул вверх. Он поднимался выше и выше, пока не превратился в маленькую точку на небе. Последней мыслью волка, вспыхнувшей в мозгу Перрина, было одно: « Парить!.. »

Перрин, открыв рот, следил за волком. «Он действительно взлетел!» Внезапно глаза у него защипало, юноша прочистил горло и поскреб нос. «Еще немного – и я расплачусь, как девчонка». Без всякой задней мысли он огляделся, не видит ли кто его, и все вокруг изменилось.

Перрин стоял на холме, окруженный затененными, смутно видимыми откосами и возвышенностями. В отдалении они, казалось, очень скоро исчезали. Внизу стоял Ранд. А вокруг него образовывали неровный круг мужчины, и женщины, и мурддраалы. Взгляд Перрина скользнул мимо. Вдали выли собаки, и Перрин понял, что они за кем-то охотятся. Запах мурддраалов и вонь жженой серы наполняли воздух. Волосы на затылке у Перрина встали дыбом.

Кольцо из мурддраалов и людей смыкалось вокруг Ранда, они шли будто во сне. И Ранд начал убивать их. Огненные шары вылетели из его рук и уничтожили двоих. Сверкнувшая сверху молния испепелила еще нескольких. Потоки света, подобные раскаленной добела стали, вылетали из его кулаков. Но те, кто уцелел, продолжали медленно приближаться к Ранду, будто никто из них не видел, что происходит. Они умирали один за другим, пока не осталось никого. Тяжело дыша, Ранд упал на колени. Перрин не понимал, смеется он или плачет, похоже было и на то и на другое.

За косогором появились силуэты. Люди и мурддраалы неумолимо приближались к Ранду.

Перрин сложил руки рупором:

– Ранд! Ранд, их еще больше подходит!

Стоящий на коленях Ранд, оскалившись, вывернул шею и посмотрел на него. Пот каплями стекал по его лицу.

– Ранд, они!..

– Да чтоб ты сгорел! – взвыл Ранд.

Свет обжег, ослепил Перрина, и чудовищная боль пронзила его.

Постанывая, он свернулся клубком на узкой койке, свет все еще горел под его веками. Болела грудь, юноша прикоснулся к ней и сморщился от боли, нащупав под рубашкой ожог. Пятно было не больше серебряного пенни.

Снова и снова он напрягал сведенные судорогой мышцы и наконец выпрямил ноги и растянулся в темной каюте. «Морейн. На этот раз я должен ей сказать. Но сначала подожду, когда уймется боль».

Но как только боль стала стихать, им овладела слабость. Перрин почти убедил себя, что надо встать, и тут сон вновь утянул его в свою пучину.

Когда юноша открыл глаза, он лежал, уставившись в балки над головой. Свет, пробивающийся в щели над дверью и под ней, подсказал ему, что уже наступило утро. Он приложил руку к груди, чтобы убедиться, что все пережитое выдумка, как вымысел и то, что он почувствовал ночью, и что ожог – всего-навсего ночной кошмар…

Его пальцы нащупали ожог. «Я ничего не придумал». В его голове всплыли туманные воспоминания о нескольких других снах, исчезающих, как только он пытался представить их отчетливо. Обыкновенные сны. Он даже чувствовал себя как после хорошего, чудесного сна. «И мог бы прямо сейчас поспать еще пару-тройку часов». Это означало, что он мог спать. «Во всяком случае, пока рядом не будет волков».

Перрин вспомнил о решении, которое принял во время короткого пробуждения после сна с Прыгуном, и пришел к выводу, что оно было верным.

Он постучал в пять дверей – дважды был обруган, а обитатели двух других кают вышли на палубу – и только в пятой каюте нашел Морейн. Она была полностью одета и, скрестив ноги, сидела на одной из узких коек, что-то читая в своей записной книжке при свете фонаря. Книжка была открыта в начале, и он увидел заметки, которые, должно быть, были сделаны ею еще до того, как она пришла в Эмондов Луг. На другой койке были аккуратно разложены вещи Лана.

– Я видел сон, – сказал он и принялся рассказывать. Полностью пересказав сновидение, он даже задрал рубашку, чтобы показать ей маленький кружочек на своей груди, красный, с волнистыми яркими линиями, будто лучами, отходящими от него. Он и раньше кое-что скрывал от Морейн и, наверное, будет скрывать и в будущем, но именно это может оказаться слишком важным, чтобы утаивать. Гвоздик – самая маленькая деталь ножниц, и его проще всего сделать, но без него ножницы не смогут резать. Кончив рассказ, он остался стоять, ожидая, что же будет дальше.

Женщина следила за ним без всякого выражения, только темные глаза будто рассматривали каждое слово, исходящее из его уст, взвешивая его, измеряя, оценивая, поднося к свету. Она сидела в той же позе, только теперь рассматривала его, так же взвешивая, обмеривая и поднося к свету, как недавно – слова.