Дмитрий Емец - Таня Гроттер и Исчезающий Этаж [litres]

Таня почувствовала, как ее рука сама собой вцепляется в смычок:

– В оранжевом плаще? Кто он, ты его узнала?

Недолеченная Дама возмущенно уставилась на нее:

– Я же была в шоке! Да и вообще я не приглядывалась! Я заочно презираю всех, кому безразлично мое здоровье!.. А теперь прошу прощения: в это время суток у меня по плану двадцатиминутный обморок. Всегда надо серьезно относиться к своим обязанностям!

Дама зарябила, надвинула на лоб соломенную шляпку с розочкой и, томно закатив глаза, сползла в обморок. Но даже в обмороке она не забывала поглядывать на часы.

– Статуя рыбы и мастерская… Снова они… Это ведь там я нашел скатерть-самооборонку. Надо будет наведаться туда еще раз… – сказал Ванька.

– Только после матча! – упрямо заявил Баб-Ягун. – Сейчас мы с Таней должны хорошо спать по ночам, чтобы бабаи нас позорно не вздули. Ясно тебе?

– Ясно, – кивнул Ванька.

Он сорвал травинку и стал ее задумчиво пожевывать, поглядывая в сторону громадной каменной черепахи Тибидохса, упиравшейся в небо острыми наростами-башнями. Такое смирение показалось Тане подозрительным.

За день до матча прилетели бабаи. Весь Тибидохс высыпал на стены встречать их. Не было ни одной бойницы, из которой не выглядывала бы чья-нибудь любопытная физиономия. Гуня Гломов на радостях ухитрился даже свалиться с крепостного зубца и по самую шею был теперь в гипсовом корсете, под которым ползали костеростки.

Все преподаватели, кроме Тарараха, которого Соловей попросил еще раз посмотреть Гоярына, толпились на верхней галерее Большой Башни.

Сарданапал, с благоухающими усами, с расчесанной бородой, негромко обсуждал что-то с Медузией. Профессор Клопп нетерпеливо семенил по галерее на своих тонких кривых ножках, то и дело поправляя висящую на жилетке огромную иностранную медаль, которой, по слухам, его наградил великий Мерлин. По другим же слухам, эту медаль Клопп просто где-то нашел и забыл вернуть владельцу.

Зубодериха мечтательно улыбалась, поглядывая то вдаль, откуда должны были появиться бабаи, то в книгу диалогов Платона, с которым она была когда-то лично знакома.

Поклеп Поклепыч, одетый в новенький эсэсовский мундирчик (военный трофей 1945 года, память о взятии Рейхстага советскими войсками), был великолепно выбрит. Из расстегнутой кобуры у него торчал тугой свиток бересты с приветственной речью.

Завуч то и дело многозначительно похмыкивал и поправлял вставленный в глаз монокль. Рядом с ним из огромной бочки торчала голова русалки, которую он как-то ухитрился перетащить на Башню. Чтобы русалка не брызгалась, воды в бочке было лишь на самом дне.

Даже Безглазый Ужас, самый жуткий призрак Тибидохса, выплыл на стену в Инвалидной Коляске, которую он использовал, когда хотел нагнать на кого-нибудь особенного страха. Ужас нехорошо ухмылялся. На нем была заляпанная кровью рубашка, в каждой вене у него торчало по капельнице, а в рот ныряла резиновая трубка.

Никогда прежде призрак так кошмарно не наряжался. Таня подумала, что бабаев ждет незабываемая ночь. Поручик Ржевский тоже неплохо подготовился. Все ножи и кинжалы, торчащие у него в спине, были начищены и наточены. Изредка безбашенный призрак как бы случайно приоткрывал принесенный с собой мешок, до краев наполненный динамитными шашками.

Под руку с Поручиком, томно поправляя шляпку, прохаживалась Недолеченная Дама. Похоже было, что от предыдущего обморока она благополучно оправилась, а падать в новый было еще не время. Однако на всякий случай Дама то и дело поглядывала на часики, чтобы не упустить момент.

– Внимание, школа! Заклинание перехода сработало! Они летят! – донесся сверху зычный крик Сарданапала.

Таня встала на цыпочки, нетерпеливо всматриваясь в белые кучевые облака, которыми Тибидохс был обложен, точно пуховыми подушками.

Когда стоявшие на стенах вконец уже потеряли терпение, из ближайшего к ним облака вынырнуло нечто, смахивающее на журавлиный клин. Бабаи летели в строгом порядке. Впереди тренер, в центре дракон, а по обе стороны от него с идеально равным интервалом – десять игроков.

Мохнатые, широкоплечие, эти древние египетские полубоги ужасно походили на обезьян-бабуинов, разве что были повыше ростом и имели более осмысленный взгляд. Поджав под себя ноги, они сидели на небольших плетеных ковриках с кистями, скользивших по воздуху с поразительной и даже отчасти подозрительной стремительностью.

Вероятно, команды коврикам отдавались мысленно или голосом, поскольку руки у бабаев оставались свободными. По стене прокатился печальный вздох. Все игроки и болельщики Тибидохса мигом сообразили, что свободные руки дают бабаям неоспоримое преимущество. Попробуй поймать мяч, когда вторая рука вцепилась в смычок или в трубу пылесоса, а вот двумя руками – как нечего делать!

– Эх! – удрученно вздохнул Юрка Идиотсюдов. – Теперь понятно, почему их почти никому не удавалось разбить!

Подлетев к стене Тибидохса, тренер бабаев Амат – низкорослый, очень толстый, со свисавшими, точно у бульдога, щеками – оглянулся и что-то крикнул своим. В тот же миг все бабаи разом, как на параде, повернулись и стали облетать Тибидохс кругом почета.

Они летели нарочито медленно. Неподвижные, замершие как истуканы, они буквально приросли к коврикам, увешанным десятками небольших амулетиков.

– Знаем мы этот «почетный круг»! Запугивают! – сплюнув в сторону, негромко сказал нападающий Семь-Пень-Дыр.

Приблизившись к Большой Башне, бабаи уже без всякой команды резко взмыли вверх и замерли, позволяя облепившим стены зрителям рассмотреть своего дракона.

Дуся Пупсикова в ужасе завизжала. Да что там Дуся Пупсикова – даже Таня ощутила предательскую дрожь в коленях.

Египетский дракон был коричневатым, с небольшой мордой. Там, где она переходила в шею, ее защищали сросшиеся с головой костяные щитки с острыми наростами. Нижняя челюсть была намного крупнее верхней. Два острых и тонких клыка выступали вверх почти вертикально, немного приподнимая складчатую кожу верхней губы и мешая ей опуститься. Благодаря этому пасть египетского чудовища казалась приоткрытой, но не настолько, чтобы забросить туда мяч.

Зеленые, лишенные зрачков глаза дракона походили на два гигантских изумруда, которые то меркли, то ослепительно вспыхивали. Смотреть в них было опасно: голова начинала кружиться, а воля слабеть.

Скользкая, явно пропитанная ядом чешуя светлела к брюху, становясь грязно-желтой. Огромные кожистые крылья, легко державшие дракона в воздухе, заканчивались несколькими острыми шипами, один из которых – верхний – был как наконечник копья. Длинный и гибкий хвост завершался костяным шаром размером эдак с небольшую кувалдочку, которым, безусловно, было бы крайне неприятно получить по макушке.