Михаил Игнатов - Пустошь. Нулевой круг [litres]

– Может ли быть все настолько хорошо, как описывают Воины и старики, пересказывающие мечты из поколения в поколение? – мама была безжалостна.

– И что ты предлагаешь? – разозлился я. – Прекратить возвышение? Отказаться от своего таланта? Остаться навсегда в нулевом? Чтобы Лейла и дальше жарилась в этих вечных песках?

– Нет. Что ты. – Мама прибегла к проверенному способу успокоить и утешить. Подошла и обняла. – Это была мечта отца. Увезти нас из вечных песков.

– Это теперь и моя мечта. Найти место, где вы сможете жить, не добывая жалкий кусок мяса тяжким трудом. Место, где ты и Лейла будете носить не грубую холстину, – я уткнулся лицом в такой родной запах и говорил, не в силах остановиться. – Где вы будете в безопасности и не увидите в чужих взглядах презрения. Может быть, мы действительно найдем такое место в первом круге.

– Хорошо, хорошо, родной. Успокойся. Я предлагаю лишь подготовиться к тому, что не все так замечательно в первом поясе и Морозной Гряде, как ты думал.

– Я понял тебя, мама. Тогда… Нужно подстраховаться. И обеспечить вам с Лейлой запасной путь.

– Не могу сообразить, о чем ты? – Мама принялась гладить меня по голове.

– О тебе. – Я наслаждался лаской, которая скоро останется только в воспоминаниях. – Мама, начни снова заниматься Возвышением.

– Ты думаешь, старушке это удастся?

– Ты не старушка! – теперь разозлился я, прежде чем понял, что она сделала это специально. Мама хихикала, я закатил глаза, но продолжил: – Твой талант не может быть плохим. У тебя сейчас есть время. Если хотя бы часть того, что рассказывают о семьях уехавших, правда, то первое время вам не нужно будет заботиться о жилье и еде, а быть хуже, чем здесь, всё это просто не может быть. Если ты тоже станешь Воином, то положение нашей семьи станет гораздо надежнее. Пусть ты права. И всё же. Одно дело быть вообще никем в первом круге, а другое – пусть самым слабым, но одним из возвысившихся. Не верю, что разницы в положении не существует. Пусть этих Воинов там и тысячи!

– Не думаю, что все так просто и ясно, как ты себе вообразил, Леград. Но изрядная доля правды в твоих словах есть. Хорошо. Считается, что золотые годы для Возвышения – пока растет человек. А после шестнадцати уже единицы из тысяч могут чего-то добиться. Но ведь Римило смог? Я попробую снова вступить на этот путь. Быть может, я даже смогу приложить свою руку к мести Кардо. – Мама усмехнулась и оглядела стены. – Давай, заваливаем наши мешки и быстро ищем свежие травы. Наше время на сегодня выходит, через час мне нужно вернуться в лагерь.

Сегодня один из тех редких дней, когда нашей семье можно отдохнуть душой. Опускающийся на горячий песок вечер, жар и треск костра, запах жарящегося мяса, разговоры вокруг обо всем на свете. Если закрыть глаза и помечтать, то можно перенестись в прошлое, когда такие вечера были обычными в нашей бродячей жизни. Нужно только не открывать их. Чтобы не увидеть грубую, раздражающую кожу Лейлы холстину, осунувшееся и постаревшее лицо мамы. А главное – это не давать себе вспоминать, почему не слышно веселого голоса отца.

– Леград! – разрушил все мои усилия шепот Диры. В груди заворочался тяжелый комок злости.

– Что?! – не открывая глаз, цепляясь за крохи исчезающего тепла воспоминаний, я постарался голосом передать ей всё плохое, что она во мне разбудила. Оставь меня в покое!

– Ты когда меня проверять будешь и учить? – не поняла, а скорее проигнорировала мой намек Дира.

– Чему я ещё, должен тебя научить? – спросил я темноту. – Ты уже вполне бегло читаешь, слушаешь мой гундёж каждую неделю, выполняешь задания и даже хвастаешься особо редкими оттенками, цвет которых я даже не могу себе вообразить. Что ты себе ещё навоображала?

– Ничего я не воображала, – засопели у меня под боком. – Двигайся, расселся тут на моей циновке! И задания у тебя идиотские!

Упрямо не открывая глаз, хотя и понимая всю безнадежность этой детской уловки, я подвинулся, давая место. Даже Лейла уже года три как понимает, если ты никого не видишь – это совсем не значит, что ты спряталась. Но вот скрыться от проблем жизни, пусть и на минуты, можно. Пока тебя не найдет севшая на шею девчонка.

– Леград! – на этот раз меня исподтишка ткнули в бок острым пальцем.

– Дира? – тихо прошипел я, чтобы меня не услышали у костра.

– А?

– Подскажи, – я угадал со следующим ударом и крепко обхватил пойманный кулак, – если я сейчас с диким смехом прыгну на тебя и, валяя по песку, буду кричать, как маленький ребенок «Лада! Лада!», тебе понравится?

– Ты больной? Ой! – Дира тихо вскрикнула, едва слышно даже для меня.

– Да, – довольным голосом протянул я, продолжая усиливать хватку, – я больной. Это вся деревня обсуждает. Знаешь что?

– Что? – уже опасливо протянула Дира, наконец осознавшая, что зря помешала мне.

– Я решил, что ударенный по голове может не только умыть тебя по-пустынному – песком, но и покусать. Нужно же проверить, как сильны челюсти седьмой звезды!

– Пусти! Пусти, дурак! – Дира принялась выкручивать руку. – Я щас закричу!

– Ну, это ты зря. – Я открыл глаза и, встретив темную, почти черную синеву злых глаз, уточнил. – Обзываешься зря. Я не дурак. Вот утром пойдешь на работы, зайдешь к нам. Я проверю твое Возвышение. И уже там – укушу. Без свидетелей. И никто не узнает, что у меня с головой совсем плохо стало.

Стоило мне отпустить руку Диры, как она, словно вспышка молнии в ночном небе, промелькнула передо мной, исчезнув с моей циновки и оказавшись под боком у отца. А ведь до костра добрых десять шагов! Талант!

– Отец, а вот ребята вечно кричат, что лишь копье – оружие настоящего охотника, – Рат продолжал пытать дядю Ди, жарящего мясо. – А ты учишь меня луку гораздо больше.

– Это все глупости, – дядя Ди бросил короткий взгляд на сына. – Главное для охотника – добыча. Как он ее возьмет – неважно. Это может быть копье, лук, силки, даже ловчая яма и брошенный камень. Его главная задача – добыть еду.

– Чего ж тогда Виргл ни разу не брал в руки лук? – Рат был не очень доволен ответом.

– Он тебя упрекает луком? – дядя Ди усмехнулся.

– Бывает, – мой приятель был изрядно смущен этим признанием.

– Рат! – Дядя Ди все же повернулся к нему и продолжил: – Как считаешь, Виргл часто будет ходить на охоту?

– Ну, – замялся парень, – не знаю.

– Нет. Нечасто, – вмешалась в разговор мама. – Даже думаю, реже Кардо. Он совсем не охотник, в отличие от отца.

Я молча слушал. Хотя мог сказать многое. Например, что о Виргле вообще не стоит думать. Он никогда не будет ходить на охоту в этой деревне. Через полгода он с помощью отца мечтает уехать в первый пояс. А еще очень хотелось сказать – этого тоже никогда не случится. Он навсегда останется в песках Белой пустоши. А мертвому не нужно охотиться. Но я молчал. Щурился на огонь костра из колючки, сберегаемой дядей для такого дня. Наслаждался запахом мяса бородача, которое сегодня позволю себе без оглядки на своё притворство. Слушал, как начинают просыпаться хищники в пустоши, пугая своих будущих жертв голодным ревом, разносящимся в пустоши на многие километры. Я от запаха шкворчащего мяса, между прочим, готов реветь ничуть не хуже. Думал об отличном копье, что вышло у меня из трофейного наконечника, и о ветви мопаны, ещё более крепкого, чем свинцовое, дерева, которое я нашел на одном из холмов возле Черной горы. И молчал.