Дарья Андриянова - Девятка

Тогда воспоминания о старой жизни уже размылись. Мне даже иногда казалось, что это вовсе и не моя жизнь была, а чья-то другая. А может быть, это просто фантазии, и я никогда не был сыном графа. К слову, тот граф обо мне и не вспоминал с тех пор, как я получил первое клеймо.

Моя жизнь принадлежала кому-то другому. Это не я знал несколько языков, играл на фортепиано и скрипке, не я строил недовольные рожи и презрительно заявлял, что никогда в жизни не стану есть овсянку. То было мое прошлое воплощение. А я, прокравшийся в дом хозяина, был потный старый мужик, заросший трехметровой курчавой бородой. И все, что меня теперь волновало, так это что волосы лезут в глаза и мешают работать.

Я лежал на кровати во дворце Вассила и смотрел в потолок. Черт тоже не спал. Он был со мной все эти годы, он знал, о чем я сейчас думаю. И я был рад, что нахожусь не один в темной комнате.

Сейчас, после смерти, я отчетливо понимаю, что жизнь целиком принадлежала мне. Что тот привередливый и высокомерный пацан – я. И дядька с ржавой лопатой и в пожелтевших отрепьях – тоже я. Я помнил, как однажды поимел садовницу, и помнил, как мне доставалось от надзирателя. И это все был я, один человек.

Ох, как же я презирал вонючих рабов, восьмерок и девяток! Я не считал их людьми. Кто-то должен выполнять грязную работу, так почему бы не эти безмозглые отбросы? Я не мог находиться рядом с ними, я не мог и смотреть на них. Я однажды велел выпороть одну восьмерку лишь за то, что та прикоснулась ко мне. После этого я долго оттирал с себя эту вонь. Еще неделю меня терзали страдания, я боялся выйти из комнаты, вдруг от меня все еще дурно пахнет? Я боялся подхватить какую-нибудь заразу и остаться калекой до конца дней.

Тогда я мыслил словами, тогда я был человеком. Настоящим человеком, а не безмозглой обезьяной. Ох, как же я страдал, получив единицу! Как же я проклинал весь мир! А как плакала моя белокурая сестренка… Не могу, даже сейчас мне трудно вспоминать тот день. Сейчас уже все позади, и сестренка моя мертва, как и я. Осталась только память.

– Не только память, – вдруг встрял черт. – Осталась твердость. Ты отличаешься от других тем, что видел жизнь с разных сторон. Ты побывал и на вершине общества, и в самом низу. Тебе будет проще прижиться в Алкеоне, когда мы вернемся.

– Я так не думаю, – я горько усмехнулся, переворачиваясь на бок, чтобы видеть черта. – Все же мне ближе жизнь клейменных. Умным и богатым был не я. Вернее, я, но не настоящий. Моя природа себя показала намного позже.

– Вот именно, – сказал черт. Похоже, он взаправду никогда не спит. – Теперь ты знаешь, что за каждым горделивым графом скрывается вонючая девятка. Спи.

Я зевнул и засунул голову под подушку. Так я спал, будучи мальцом. Вокруг моей кровати всегда были разбросаны книги – я очень любил читать. Книги были и на письменном столе, и на стуле, и под кроватью. Я разве что не ел их. А потом просто забыл, как читать. Собственно, мне и не до этого было. Хотя как посмотреть, в жизни богатых тоже не очень много свободного времени. Завтрак, потом уроки. Ко мне приходили разные учителя, я терпеть не мог фортепиано и математику. Но меня заставляли, и каждый день перед обедом семья собиралась за столом, а я садился за рояль и играл. Музыка казалась мне скучной, и все искусство выглядело лишь написанными кем-то на бумаге нотами. А пальцы запоминали движения. Мне даже не приходилось думать, на какую клавишу жать. Руки помнили пьесы, руки их и играли. А мысли в это время витали где-то вдали. Затем я вставал, мать с сестренкой аплодировали мне, отец одобрительно кивал, а учитель музыки, который стоял рядом все это время, тихо вздыхал и разочарованно опускал голову. Он-то слышал, где я лажаю, где вместо диеза играю бемоль, где не выдерживаю нужные паузы, а где и вовсе вместо шестнадцатых играю восьмые.

Потом у меня появлялось право садиться за стол. Отец интересовался, как мои уроки, что нового я узнал, а мать рассказывала про соседку, которая ужасно (в понимании матери) воспитывала детей-недотеп.

Сестренка обычно молчала. Родителям не нравились ее увлечения непознанными науками. Она однажды сказала при родителях слово «аура», так ее наказали. С тех пор она делилась секретами и рассказывала о жизни только мне. Я первым узнал, когда пошла ее кровь, я первым узнал, когда она влюбилась. Иногда она ночами заходила ко мне, и мы долго разговаривали. Она рассказывала, а я слушал. Конечно, я не верил во всю эту чушь, но иногда она настолько занимала рассказами про ментальные миры, про астральные тела и про медитации, что я отчетливо видел их в голове. До сих пор понятия не имею, откуда она вообще знала такие слова. Может, книжек непонятных начиталась, или подруги рассказали.

К слову, все ее подруги были чокнутыми. Стоило им увидеть меня, как все разом замолкали, начинали хихикать и краснеть. Сначала меня это смущало, а потом я перестал обращать на них внимание.

Эх, как же я скучал по сестренке, когда мне поставили единицу и отправили воевать! Как же я по ней скучаю и сейчас!

– Можем поискать ее, – предложил черт.

– Нет, – ответил я из-под подушки. – Не надо подставлять ее. Думаю, общаться здесь с таким как я – это, во-первых, позор, во-вторых, опасно для жизни.

– Так и будешь жить до десятки, так никогда ее и не увидишь, – заключил черт.

Ну, не увижу, значит не увижу. Зато ей проблем не создам из-за своего минутного порыва к встрече. Таких, как она, в Ньяде точно не сыщешь. Скорее всего, живет спокойно в каком-нибудь скучном доме, да ничем и не занимается. Ест да спит. Ведь смысла выходить из тела больше нету, когда ты и так вне его.

Я крепче прижал подушку к лицу и шумно выдохнул, ощущая, как потеплела белая ткань. Надо постараться заснуть. Завтра тяжелый день. Как странно – чем больше человек думает о том, что произойдет завтра, тем дольше это завтра не наступает. Но в одном я уверен – завтра скучным не будет. Да и вообще, с тех пор, как я умер, ни один мой день не проходил уныло. Все время происходит что-то из ряда вон выходящее, что сначала ставит меня в тупик, а затем решается как-то само собой.

Надо спать.

Мне показалось, что я просто моргнул, а уже Аод упрямо дергал меня за плечо. Я открыл глаза и убрал с головы подушку. Солнечный свет, проникающий через не занавешенное окно, на мгновение ослепил меня, заставляя прищуриться.

Я сел на кровати. Одеяло скатилось с плеч и упало на бедра. Аод, убедившись, что я не сплю, сел на свою кровать и начал ощупывать единицу на своем лбу.

– Убеждаешься, что клеймо все еще одно? – спросил я, после чего протяжно зевнул.

– А то, – ответил он.

– Черт, а ты вообще спал? Хоть иногда спишь? Или этого вам не дано?

Искуситель пожал плечами, как будто и сам не знал, дано ему спать, или же нет.