Александр Матюхин - Зеркальный лабиринт [сборник litres]

– Сам виноват, – сказала Ольга Павловна со второго, поджимая губы так, что исчезал второй подбородок. – И нас всех подставил. Я сапоги хотела купить.

– Старые сносились? – кивнула сочувственно Иринушка.

– Разонравились…

Электричка была особенно пуста. Айка села поближе к выходу и уткнулась в недочитанную сказку. Но увлечься не получилось: взгляд сам возвращался к середине вагона, где дремал незнакомый мужчина. С Михаилом его роднило разве что серое пальто, конечно, более дешёвое, шапка непослушных чёрных волос да узкое лицо… Попутчик словно был сделан из ноздреватой глины, из какой иногда лепят чашки и блюдца, а дрянь вокруг него висела особенно плотная. Будто она нарочно сползлась со всего вагона к нему – бессмысленная и голодная биомасса, зыбучий песок, водоросли.

– Ты почему просто смотришь?

Голос над ухом прозвучал так же неожиданно, как и в прошлый раз. Айка вздрогнула, прикрываясь книжкой, и не сразу поняла, что это та же самая женщина с вязанием. Незнакомка, впрочем, как и тогда, состроила хмурое лицо и сделала вид, что ничего не говорила. Она промаршировала по вагону, шелестя пакетами на ходу, а когда дошла до середины, то вытянула нелепый разноцветный носок – и с размаху шлёпнула спящего мужчину по лицу.

Дрянь брызнула во все стороны, извиваясь, словно пучок ужей, истаивая, как студень на сковородке. Кажется, даже палёным жиром запахло. Незнакомка быстро сунула носок обратно в пакет и продолжила свой путь независимо и важно, как оскорбленная породистая кошка.

Мужчина сел, потерянно озираясь по сторонам. С уха у него свисала красная шерстяная нить. Через три станции он вышел, и дрянь качнулась было за ним следом – но тут же передумала и зависла на месте.

Ночью снилось всякое. Бабушка бы, пожалуй, про такое сказала – «нагородилось». Недостроенные многоэтажки, где в каждой бетонной коробке-квартире горел на полу костёр из книжек и стульев; широкие площади, где стены окружающих домов и даже само небо состояли из одинаковых серых булыжников, а на крышах бродили туда-сюда деревянные голуби; бесконечные вокзалы, похожие на клубок червей, и поезда с колёсами на крышах… Из-под одного такого торчали ноги в начищенных мужских ботинках и серых, пластиково блестящих брюках.

Проснулась Айка на полу. Простыня обвивалась вокруг шеи, как жгут, а комок одеяла сочувственно таращился из-под кровати двумя тёмными пятнами-складками. Ночник горел мягким розоватым светом; часы показывали половину пятого.

Айка вспомнила ноги, торчащие из-под поезда, вздохнула и поплелась в душ. На работу она приехала раньше всех, даже раньше вездесущей Иринушки. В ушах всю дорогу звучало укоризненное: «Ты почему просто смотришь?». Промаявшись немного у себя в приёмной, Айка попросила на проходной ключ от кабинета Михаила и взяла в шкафчике для уборщиц швабру. Дверь отпирала, боязливо озираясь по сторонам, но когда зажгла свет и огляделась – едва не завизжала: дряни здесь было столько, что, свисая с потолка, она заполняла почти половину комнаты.

А Михаил сидел здесь вчера целый день.

– Брысь, – процедила Айка сквозь слёзы, размахивая шваброй. – Брысь. А ну пошла!

Дрянь отступала неохотно; швабра в ней увязала, как ложка в жидком блинном тесте, и двигалась с трудом. Наконец бурая пористая масса сбилась в плотный комок над письменным столом. Айка выглянула в коридор, проверяя, далеко ли ещё уборщицы, затем разулась и неловко забралась на столешницу, подложив черновик из принтера. Дрянь ловко уворачивалась от ударов, но постепенно становилась всё меньше. И, когда оставалось уже совсем чуть-чуть до полной победы, и Айка вытянулась в струну, пытаясь добраться до последнего комка, то у дверей вдруг раздалось осторожное:

– Доброе утро… Алла?

Михаил сегодня был в другом костюме, тёмно-синем, матовом. Непослушные брови опять смешно изогнулись – на сей раз от удивления. Айка пискнула, прижимая к себе швабру, и помидорно покраснела. Собственные ноги в разных носках показались вдруг настолько нелепыми и неуместными, что хоть в окно прыгай.

– Мышь… забежала, – пролепетала она испуганно первое, что в голову пришло. Мысли фыркали и бурлили, как кофейная машина в кабинете у директора. – Извините…

Михаил посмотрел на Айкины голубые кроссовки и задумчиво кивнул.

– Мышь? Да, понимаю. Друг мне рассказывал, что они иногда прячутся за подвесным потолком. Я напишу заявку в службу, Алла, не беспокойтесь. Всех потравят. А теперь спускайтесь со стола, пожалуйста, – добавил он предельно любезно, с опаской косясь на швабру.

Теперь у Айки, кажется, уже и уши покраснели.

А выдуманную мышь стало жалко до слёз.

– Не надо в службу… Я её лучше сама поймаю и в банку посажу. Буду сухариками кормить.

Сказала – и кубарем скатилась со стола, подхватила кроссовки. И так, со шваброй в одной руке и обувью в другой, пробежала по коридору до самой приёмной. Директор стоял в углу, у кофемашины, и смаковал первую, самую крепкую порцию.

– Доброе утро, – кивнул он, как ни в чём не бывало. – Вижу, сегодня вы своим ходом? – предположил он, глядя на швабру. Айка не поняла, но на всякий случай кивнула. – Кофейку с дорожки?

– Очень кстати будет, – от души призналась она и села за свой стол, чтобы наконец-то обуться. Директор невозмутимо кивнул и защёлкал кнопками кофемашины.

Работы в тот день было в два раза больше, чем обычно. Айка печатала столько, что руки онемели до самых локтей, а от прижатой телефонной трубки ухо разболелось. Перед глазами цифры и буквы плясали ламбаду, а заглавная «т» всякий раз безжалостно напоминала о швабре, так и забытой в углу. Михаил неизменно косился на неё, проходя через приёмную, однако милосердно помалкивал.

Премию вернуть не обещали, но с надбавками дело вроде как утрясли; Ольга Павловна продолжала ворчать, Иринушка порхала из кабинета в кабинет, как бабочка над клумбой, и рукава красной шёлковой кофточки развевались, точно крылышки. Директор почему-то хмурился; во время одной из долгих-долгих телефонных бесед за плотно закрытой дверью проскочило зловещее «сократить», а затем и вовсе кошмарное «уволить».

А вечером, проходя мимо кабинета Михаила, Айка снова заметила выпирающую из щелей дрянь – и чуть не расплакалась.

С неба лепил снег с дождём, липкий и вязкий. Дорога под ногами хлюпала. Вытертый до камешков асфальт на железнодорожной платформе влажно блестел и скользил под ногами, словно был намазан барсучьим жиром. В дальнем конце, там, где обычно притормаживает самый хвост электрички, фонарь время от времени выхватывал в мельтешении снега строгое пальто и пижонский шарф в полоску.

«Михаил ездит на машине», – напомнила себе Айка нарочно, чтоб успокоиться. Но всё равно, когда подошёл состав, и пальто с шарфом куда-то исчезли – то ли растворились в свете прожектора, то ли затерялись в толпе – стало жутковато.