Сергей Игнатьев - Зеркало воды [сборник litres]

А Фаня стоял, как громом пораженный, пытался собраться с мыслями.

Так вот как он выглядит, оказывается, в глазах взрослых! Как это она сказала, «нормальный»? Чтобы значило это странное, неприятное слово?

Уж не болен ли я, испугался Фаня, поспешно прижимая ко лбу ладонь.

Не зная, как справиться с накатившим вдруг смутным волнением, стремительной тенью, отчаянным капитаном ваймсом, побежал по гулким коридорам, искать бабушку.

Бабушка Гри (в девичестве Гризелла фон Гармарис) царила на кухне. Бабушка повелевала!

Как полководец на поле брани, средь паровых клубов, вырывающихся из-под крышек, средь яростного печного жара, средь грохота и звона посуды, возвышалась она, с половником-скипетром в одной руке, с полотенцем-знаменем в другой.

Вокруг метались, как адъютанты на взмыленных конях, сестры-племянницы-тетки…

По правую руку от бабушки Гри стоял, едва не задевая затылком потолок и молчаливо ожидая указаний, Зверила, отставной гомунькулюс, садовник и повар, служивший стольким поколениям Ичеткиных, что все уже позабыли, сколько же ему на самом деле лет. Сам он на эту тему не распространялся и вообще был неразговорчив, ограничиваясь, в основном, тремя словами «хы-ы-а» (да), «ы-ы-ых» (нет) и «ы-ы-ы-у-у» (доброй ночи!).

Фаня понял, что бабушке некогда теперь выслушивать его вопросы, и вместо того, чтобы поделиться с ней своим волнением, спросил, чем может помочь.

Поводя скипетром-половником, бабушка Гри велела взять с третьей сверху полки, из второго от входа шкафа, специальную банку, и идти с ней в ближний лес, собирать пауков и поганки для будущего соуса.

Выбежав из кухни с банкой под мышкой, Фаня увидел за столом в малой гостиной прадеда Стешу и дядю Мику, сына Патрика Ичеткина. Но главное – папу! С ними был Фанин папа, только что приехавший из Москвы, с важных переговоров, касающихся экспортных поставок отрицательно заряженного напатума.

Страшно обрадовавшись, Фаня бросился к нему с объятиями, на которые отец, Траня-младший, отвечал мужественным похлопыванием сына по спине и своей очаровательной улыбкой. Фаня всегда восхищался тонкостью и изяществом папиных клыков, даже немного ему завидовал.

– Ичеткин! – кивнул на Фаню прадед Стеша, адресуясь к его отцу и дяде.

– Иче-еткин! – согласились Мика и Траня-младший.

Траню-младшего, сперва пошедшего по отцовским стопам – в визионеры, а затем сменившего это почетную ипостась на бизнес, и Мику, унаследовавшего от матери крутые анкилонские скулы и необыкновенно выразительный взгляд чуть раскосых глаз, державшего элитную артефактную лавку в Замоскворечье, старшие иронически называли «Упыриным поколением» (по названию одноименной Теневой пьесы Трани-старшего), имея в виду их стремительный карьерный рост после устроенных вампирами Второго Мятежа и роспуска Совета, и связанные с этим ростом нарочито светский образ жизни и показное потребительство.

Перед Стешей стояла громадная бутыль, заполненная темной, густо-баклажанного оттенка жидкостью. Это Черноплодовка, знаменитая домашняя настойка на черноплодке, царской водке и волчьей ягоде, рецепт которой оставил основатель рода Горынчин. Прадед угощал ей внуков.

Фане тоже предложили стакан. Попробовал, скривился – кислая, горькая, жжется! Мужчины необидно засмеялись. Фаню потрепали по плечу, погладили по вихрам. Спросив о назначении банки, велели идти, куда отправила бабушка.

По дороге к задней калитке, выходящей к пологому обрыву и лесу, Фаня не удержался и заглянул через соседский забор. Привлекло странное змеиное шипение, доносившееся оттуда.

Оказалось, сосед Клюква, в мятых форменных бриджах и выцветшей гавайке, поливал из садового шланга свою черную бмв-семерку, маслянисто блестящую в лунном свете.

Клюква, суприм-архонт вампирской Внутренней Стражи, некоторое время командовавший спецбатальоном «Цепеш» и, по слухам, лицо, приближенное к самому Князю, среди Ичеткиных подвергался постоянным заочным насмешкам как выразитель всех тех тенденций, что противостояли патриархальному укладу Смородовой горки.

Кроме того, он состоял в отдаленном родстве с одной из Запрятовских ветвей фамильного древа, а Фаниной матушке приходился мужем ее сводной сестры, иначе говоря, зятем (или шурином?). Игнесса, впрочем, со сводной сестрой находилась в состоянии прохладного нейтралитета, считая ее самозванкой.

Все эти сложные семейные связи (и их отсутствие) не мешали ни Фане, ни младшей дочери Клюквы Филумантине, лазать друг к другу в гости через дыру в заборе, играть в подкидного, в «оборону Мордора» и «спасение Вольдеморта» и азартно обсуждать последние новости.

О чем сожалел Фаня, так о том, что Филя находилась с классом в турпоездке по Трансильвании, и не могла разделить с ним его душевных переживаний, вызванных подслушанным ненароком разговором взрослых.

К слову о дыре в заборе. Она была надежно укрыта от взглядов взрослых дебрями непроходимой ежевики, и Фаня с Филей справедливо полагали, что это их личная тайна, тайна для двоих.

Детям неведомо было, что каждое предыдущее поколение Ичеткиных и Клюквы, находясь в их возрасте, с удовольствием пользовалось этой дырой. Но, со временем, дети взрослели, и вот наступал момент (обычно в деле была замешана большая политика), когда они предпочитали забыть об этой прорехе в Железном занавесе, покрывая вчерашних своих товарищей волнами обоюдного ледяного презрения.

Уж так было заведено на Смородовой Горке!

Между тем, Фаня миновал калитку, и, помахивая банкой, углубился в лес.

О, русский лес! Что за чудо ты, русский лес ночной порой, на самой середине лета? Где найти слов, чтобы описать твои чудеса?

Сказочный край, где под густым лиственным шатром бродят и шепчут тени, в шипастых дебрях сокрыты сладкие ягоды, молчаливо и жадно тянутся навстречу дождю чудные грибы, в сонной дреме веками пребывают твои жители, надежно спрятанные в своих укромных берлогах, сокрытых жесткой серой корой и мягким изумрудным мохом.

Лишайником ли поросший бродяга-леший, избушка ли с курицыной ногой, или корнями изогнутые лапы мертвецов тянутся из-под палой листвы? А может, лишь лунный сом смеется над нами, из своего черного звездного омута ворожит и приворотит, играет гибкими тенями, как ему вздумается…

Годы идут, сменяются эпохи – лишь ты все тот же! О, Русский лес, сладкий обман и морок! Обрядишься по осени в золото и пурпур, уже предчувствуя тяжелую поступь злого старца Колотуна, призрачного морозного властителя, но и тогда – все ворожишь, все манишь… А после сбросишь свой царственный наряд, укутаешься в белы снеги, уснешь… Шепчет ветер в твоей резной листве – все тлен, все обман, все пустое… Есть только вольная песня соловья на рассвете, да шмелиным звоном полный дремотный покой полуденной неги…