Розария Мунда - Рожденный в огне [litres]

– Две. И три брата.

Я спросил их имена.

Энни сжала свой огнеупорный костюм на наколенниках, когда я задал этот вопрос. Я думал о том, каково было бы Тиндейлу и Джулии вспомнить эти имена после стольких лет молчания, шока и боли.

– Лила, Хетти, – осторожно ответила Энни. – Мои сестры. Мы с Хетти были очень близки, всегда делали домашние дела вместе.

– Сколько лет?…

– Хетти было восемь. Лиле – двенадцать. Моих братьев звали Рори и Гарет. Рори был самым старшим – ему было пятнадцать. Они с отцом постоянно ссорились. Гарету было десять. А еще был малыш, он умер, не успев получить имени.

– А твои родители? – быстро спросил я.

Энни прищурилась, смотря куда-то мимо меня.

– Силас, – сказала она, все еще осторожничая. – И…

Она выглядела измученной. Впервые за все время мне пришло в голову, что мать Энни могла умереть раньше, чем она запомнила ее имя.

Я уже собрался вернуться к прежней теме, но, прежде чем я сделал это, Энни выдыхнула одно-единственное слово с внезапным облегчением.

– Антея.

Она решительно продолжила, словно цитируя:

– У меня ее цвет волос.

Когда она снова заговорила, в ее голосе слышались прежние силы.

– Теперь я могу идти дальше.

Она поднялась и ждала меня. Вместе мы спустились по заросшей тропинке, а Энни прижала руку к щеке, чтобы волосы не лезли в глаза. У подножия она огляделась и сглотнула.

– Здесь, – сказала Энни. Энни указала на местность вокруг нас, и в свете восходящего солнца я вижу основание здания, прорывающееся из сорняков.

– Тут мало что осталось. Это дом, большая его часть сгорела во время нападения. Прошло много лет, и все заросло.

Ее голос снова ослабел. Она отвернулась от меня, а затем медленно пошла в направлении руин, словно в состоянии транса. Она наступила на первый ряд кирпичей и сказала:

– Это была первая комната…

Я подошел ближе, чтобы разглядеть остатки более внимательно, и теперь понял, каким маленьким был ее дом: судя по размеру фундамента, он мог целиком уместиться в вестибюле дома моей семьи.

– Сколько этажей?…

– Один. И там еще была надворная постройка.

Один камин, общий для кухни и спальни. Одна спальня, в которой они спали все вместе. Она показала мне, где находился кухонный стол, а где кровати, на которых они с сестрами спали. Все изменилось до неузнаваемости, ведь прошло много лет, и все то, что осталось после пожара, либо сгнило, либо было съедено сорняками. Но Энни видела мебель и традиции этого дома в своем воображении такими, будто все это еще существовало. Я был поражен благоговением, с которым она описывала мир, который, казалось, был жалок и беден.

После того как она закончила ходить вокруг меня по фундаменту, она повернулась ко мне лицом.

– Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе о нападении сейчас?

Я покачал головой.

– Расскажи мне о голоде.

Она кивнула, и я ощутил, что она рада тому, что я хотел начать с этого.

– Пойдем, – сказала она, отворачиваясь от меня.

Примерно в двадцати метрах от руин ее дома она показала мне участок земли, который на первый взгляд был похож на всю остальную землю вокруг нас. Но потом я заметил несколько табличек: они были деревянными, а не железными, как те, что установлены неподалеку от Дворца. Таблички были расположены рядом друг с другом, одина меньше другой.

– Твоя мать и маленький брат.

– Ты помнишь?

– Конечно.

Она рассказала мне о неурожаях, об упадке, с которым никто никогда раньше не сталкивался, и о том, как отец пытался скрыть от них свою панику после уплаты налогов. Потом наступила зима, и во время этой зимы они узнали, что это такое – быть голодными. Они ели вещи, которые были несъедобными. Энни сказала это так коротко, но я настоял на том, чтобы она уточнила.

– Кажется, мы тогда съели нашу собаку. Отец сказал, что она сбежала, но я никогда не верила в это, потому что всю следующую неделю на нашем столе было мясо. Мои братья тогда попробовали грязь, и их тошнило несколько дней. Я узнала, как…

– Что – как?

– Черви, – коротко сказала она, а ее лицо запылало от унижения.

Зима, о которой она говорила, была первой зимой голода, и я помнил ее смутно. Тогда было меньше праздников, чем обычно, и неурожай был объяснением, когда кто-то на что-то жаловался.

– В любом случае с мамой, кажется, все было в порядке, и она забеременела. Она была всегда, всегда голодной. Это было ужасно, так ужасно, особенно для отца. Когда наконец начались роды, это длилось очень долго, и она была слишком слаба. Я слышала ее крики, это продолжалось больше суток. А потом она заснула и… больше не проснулась. Малыш тоже недолго прожил, прежде чем умереть.

К тому времени уже наступила весна, начались новые урожаи, и семье пришлось взять себя в руки, несмотря на то, что все стало по-другому. Меньше смеха, больше гнева. Ее отец стал зацикливаться на том факте, что почти все, что было пригодно в пищу, забиралось налогами повелителей драконов. Если бы они могли хоть как-то сохранить то, что пожинали, его жена бы выжила. Когда прошло лето, упадок снова вернулся в их жизнь. К этому времени наученные опытом прошлой зимы фермеры Холбина начали планировать, как поведут себя, когда повелители драконов нанесут им новый визит. Тогда Энни научилась читать, хотя это было невероятно, а ее отец без сдерживающего влияния матери начал брать ее с собой на встречи с другими деревенскими лидерами. Они планировали свои действия против дворцовых указов, которые Энни им читала. Таким образом, когда Леон Грозовой Бич посетил их дом поздней осенью и обвинил отца Энни в заговоре и уклонении от выполнения долга, девочка не сомневалась в виновности отца по обоим пунктам.

– Холбин атаковали дважды, – сказала она. – В первый раз это было предупреждение. Они знали, что мой отец был одним из главных. Когда они во второй раз пришли в деревню, жители все еще не выполнили квоту. Поэтому они подожгли большинство зданий Холбина. Они забрали все, что только могли найти, а не только то, что покрыло бы налог. Тогда я уже жила в другой семье, но после второй атаки они не были способны прокормить меня, поэтому меня отвезли в Элбанс.

Мы все еще стояли у могил, но она смотрела вниз с холма, на деревню. Солнце поднялось над горизонтом настолько, что вершины гор уже сияли золотом.

– А первая атака? – напомнил ей я.

Энни колебалась.

– Ли, – мягко сказала она, все еще смотря на поля под нами. – Ты уверен, что хочешь слышать?…

Я не знал, почему она сомневалась и ради чьего блага молчала – ради ее собственного или же моего.

– Мне нужно знать.

Ее голос прозвучал отстраненно и устало.

– Хорошо.

Энни повела меня обратно к дому, а затем еще сделала десять шагов к месту, которое когда-то было их двором.