Альвдис Рутиэн - Между [litres]

Он молча кивал им и – улыбался.

И в улыбке его была смерть римлянам.

…Море яростно хлестало о скалы, тщетно пытаясь поглотить их. Соленые брызги долетали до острых вершин утесов.

О скалы грозные дробились с ревом волны… так то о камень. Песок такой прибой слизывал.

Круитни – или, если вам больше по сердцу благородная латынь, пикты – были такими волнами. А каменный вал остался в безнадежно далеком тылу.

…они могли напасть ночью и перерезать приморский гарнизон.

…они могли бесшумно взобраться на стену.

…они могли объявиться в глубоком тылу и подло напасть сзади.

…они были синими от вайды – их проклятой краски.

…они пикты – «разрисованные».

…они – гнусные ночные убийцы. У них нет ни законов, ни королей. Им, дикарям и негодяям, чужда любая цивилизация.

…они – смерть.

…они – везде.

Исподтишка. Насмерть. В любой миг.

Волны пиктской ярости медленно слизывали вал Антонина. Год за годом, десятилетие за десятилетием.

Это была победа. Незаметная. Тихая. Неспешная. Неотвратимая.

Круитни торжествовали каждый успех. И вновь, как и век назад, запросились воины в курганы – пройти обряд, стать неуязвимым – ну и что, что ненадолго!

Взлететь синим призраком смерти на этот клятый вал, перебить одному десятки врагов – и пусть расплатой за это станет смерть!

Когда мы побеждаем – и умереть не жалко!

…курганы оживали.

Как спрут, шевелящий щупальцами в поисках жертвы, они ждали будущих героев.

Как смертельный водоворот, они затягивали Марха.

Король Аннуина больше не бродил по деревням. Не звал отважных на бой.

Ему не было места в мире людей.

Бесконечные галереи длинных курганов – вот его дом. Материнское чрево, в которое он ввергнут вторично – чтобы перестать быть человеком.

Чтобы перестать быть живым.

Чтобы лишать жизни других – сначала даруя иллюзию неуязвимости, а затем отнимая бытие вовсе.

Ночь. Лес. Костер. Двое.

Один – смуглый черноволосый северянин. Тяжелый золотой торквес на шее: вождь. И не просто вождь. На юге таких именуют королями. При оружии.

Второй выше ростом. Тяжелая грива спутанных темно-рыжих волос. Совершенно наг, если не считать изысканных синих узоров, покрывающих тело от висков до щиколоток. Это кажется роскошнее любого одеяния.

Неяркий и жаркий костер. Горят обхватные бревна, но света почти нет. Где-то в отдалении стоят воины первого из королей – скорее почетный эскорт, чем дозор.

Здесь, в сердце Альбы, этим двоим защищаться не от кого.

Марх сидит, почти закрыв глаза. Величие… короля? нет: бога. Бога, уставшего от дел смертных.

Ирб напряжен и внимателен. Он готов говорить о чем угодно, о важном и неважном – лишь бы помочь другу вернуться в реальность. В мир людей.

Ибо слишком далеко ушел сын Рианнон по галереям длинных курганов…

– Выпей. Это мед с травами. Ты такой любишь.

Нет ответа. Лишь медленно поднимается рука, увитая змеями узоров, и принимает чашу, выдолбленную из корня дерева.

Чаша для обрядов.

С величием, достойным верховного жреца, Марх подносит чашу к губам. Медленно осушает – одним глотком. Медленно возвращает.

«Вернись!! – кусает губы Ирб. – Если ты перестанешь быть человеком, то и человеческим королем Аннуина тебе тоже не быть!»

Но внешне северянин спокоен.

– Разведчики донесли, что римляне называют твоих воинов – бессмертные. Они верят, что их невозможно убить, разве что отрубив им голову.

В ответ – хрип, словно из недр преисподней:

– Хорошо…

Ирб наливает другу еще. Пусть не первая, пусть даже не шестая чаша заставит друга расслабиться и сбросить это слишком опасное величие – но рано или поздно это случится.

– Они видели, что если убить бессмертного, то узоры на его теле вспыхивают. Они поняли, что так сила переходит к другим. К другим бессмертным.

Хрип:

– Хорошо…

– Они верят, что если вся сила достанется одному, то он будет могущественнее всех богов. Они безумно боятся.

Хрип:

– Хорошо…

– Они никогда не видели, как умирают те, чье тело не выдерживает всей тяжести силы – того, что ты дал дюжинам, – голос Ирба невольно срывается.

Римляне не видели этого. Он видел.

Он видел, как корчился в агонии воин, человеческая плоть которого была разодрана… раздавлена силой Аннуина.

– Хорошо… Кх-хорошо, что не видели.

– Хорошего мало, Марх.

Бренин повелительным жестом вытягивает руку. Ирб послушно вкладывает чашу с медом.

– Марх. Ты вернешься в курганы?

Хрип. Неподвижно расписанное синим лицо, лишь губы шевелятся:

– Да… Пока римляне в Прайдене – да…

– Марх. Ты убиваешь себя. Когда-нибудь ты не сможешь выйти из кургана.

Веки бренина медленно поднимаются. И гул преисподней слышен в его голосе:

– Когда-нибудь моя человеческая плоть всё равно истлеет.

Ирб подвигает обгоревшие поленья ближе друг в другу. Снова наливает Марху.

Костер, чаша – это отличная возможность придумать что-то новое.

– Марх, ты знаешь, что тебя уже чтят как бога? Ты почувствовал первые жертвы?

Бренин гневно вскакивает, роняя чашу. Огонь возмущенно шипит, но куда его недовольству до ярости короля Аннуина:

– Кто посмел?! И почему позволил ты?! Мне достаточно своей силы, я не хочу зависеть от подачек!

– В тебя верят, Марх. Как в бога. Ты защищаешь Прайден – хоть и не вступал ни в одно сражение. Ты творишь бессмертных – и только ты да я понимаем, что они прямо наоборот: смертники.

– Ирб, запрети приносить мне жертвы!

Голос Марха гремит, словно гром… не «словно». Уже сошлись тучи, ударили.

Сухая гроза. Тучи сшибаются, блестят зарницы. И – ни капли с неба.

– Марх, я не в силах.

– Сделай это. Я тррребую!

Земля содрогается от удара молнии.

Ирб молча качает головой.

Марх глубоко вздыхает. Оглядывается – словно впервые увидел и лес, и костер, и Ирба:

– Я… я прошу тебя.

Тот кладет руки ему на плечи:

– Выйди из курганов, Марх. Вспомни, что ты – человек. Я не прощу себе, если мы отвоюем Прайден, но потеряем тебя.

– Дай еще выпить, – улыбается тот.

– С тобой ничего не случится, если ты нальешь себе сам, – лукаво отвечает Ирб.

«Ничего, ага. Разве что ты хоть немножко разучишься быть богом!»

…Как ни далеко Британия от Рима – ее бесконечные бунты (точнее, один бунт, не прекращающийся века два) римлянам… надоели? утомили?

Измотали.

С пиктами надо было покончить. Одним ударом.

Они же дикари, их же следует просто раздавить. Как червяка.

Император. Август собственной персоной. Удостоил нас визитом.

Септимий Север.

На север пришел Север. Строчка, достойная лучших бардов.