Джей Кристофф - Темный рассвет [litres]

Лжемессии.

Падшей избранницы.

«Кем она теперь станет?»

Мия подняла голову, ее лицо обрамляли черные реки.

Тени затаили дыхание.

– Многие были одним, – прошептала она. – И будут снова.

А затем протянула окровавленные руки. Подзывая их. Чернота вокруг нее задрожала. Среди бесстрашных зарябил страх. И тогда из подрагивающей, голодной тьмы выступил силуэт. Силуэт, который Мия знала почти так же хорошо, как свой собственной. Силуэт, который нашел ее в перемену, когда весь ее мир перевернулся, который прошел с ней все те мили и убийства, пережил каждое мгновение, пока…

«Пока я не прогнала его».

– … Ты определенно не торопилась сюда прийти … – сказал Мистер Добряк.

Она улыбнулась, и по ее щекам со шрамом и клеймом потекли слезы.

– Прости меня, – прошептала Мия.

Не-кот наклонил голову.

– … Я уже говорил тебе, Мия. Я – часть тебя. А ты – мое все …

Она провела пальцами по его шерстке. Ныне такой же реальной, как кость под ее ногами. Часть ее в нем, часть его в ней, их части вместе, многие в одном.

– … Тут нечего прощать …

И он вернулся домой. В тень, где жил с той перемены, когда нашел ее ребенком – маленьким, напуганным, но уже не одиноким.

Остальные последовали за ним. Демоны всевозможных форм: летучие мыши и кошки, мыши и волки, змеи, ястребы и совы. Сотни осколков разбитого целого, сотни теней, сливающихся с ее тенью. Теперь у ее ног собралась самая глубокая тьма, которую она когда-либо видела, в груди горело самое яркое пламя, которое она когда-либо чувствовала. И на один миг, на долю секунды, позади нее мелькнуло темное и высокое очертание. Его кожу покрывало черное пламя, за спиной раскрывались черные крылья. На лбу вырисовывался белый круг, глаза сияли изнутри бледным, призрачным светом.

Лунное сияние .

Вдалеке послышались тихие шаги. Биение испуганных сердец в часто вздымающихся грудях. Звон стали и молитвы Всевидящему.

Люди, осознала Мия. Солдаты Семнадцатого, которые погнались за ней в лабиринт. Пять тысяч легионеров. Но теперь в ее жилах текло могущество бога. Темная и бездонная сила, с которой не могло сравниться ни одно дитя, порожденное женщиной. Даже без легиона спутников, слившихся с ее тенью, Мия не боялась смертных. Она разберется с ними, с каждым по отдельности, как черное пламя с мотыльками.

И отправится в Годсгрейв.

И тогда…

Их голоса эхом пронеслись по треснутому черепу, по полой макушке.

Многие и один.

– Отец.

Тени вручили ей окровавленный меч.

– Мы идем за тобой.

Элиус стоял посреди леса из темного полированного дерева и прислушивался к шелесту листьев из пергамента, бумаги, кожи и шкуры.

Повсюду вокруг него – книги.

Книги, написанные на бумаге из дерева, которое никогда не росло. Книги, написанные во времена империй, которых никогда не существовало. Книги, рассказывающие о людях, которые никогда не жили. Невероятные, немыслимые, непостижимые книги. Такие же древние и прикованные к этому месту, как он. Невероятная причуда магики Черной Матери, служащая, по правде, лишь одной цели.

И теперь, услышав во тьме, как снова запел хор, почти физически почувствовав, как Ная вздохнула с облегчением, Элиус понял, что он ее выполнил.

Мия победила.

Его мать мертва.

Его работа окончена.

Старик глубоко затянулся сигариллой, наслаждаясь ее вкусом. Окинул взглядом лес из темного дерева и шелестящих бумажных листьев. Все эти невероятные, немыслимые, непостижимые слова. Трактаты отступников в изгнании. Автобиографии убитых деспотов. Опусы, написанные безграмотными мастерами. Слова, которые знал только он. Слова, с которыми он связан – телом и душой.

Элиус выдохнул серый дым во тьму.

И кинул сигариллу вниз.

Прошла секунда, миг, и от тлеющих страниц поднялись завитки дыма. И вскоре бумага – хрупкая от времени и сухая, как пыль, – вспыхнула, как трут. Пламя быстро распространилось: сначала вдоль одной полки, затем вдоль другой, издавая голодный треск. Его оранжевые пальцы, дрожащие и алчные, перепрыгивали с обложки на обложку, с ряда на ряд.

Леди Огня всегда ненавидела свою Мать Ночь.

Элиус сидел посреди всего этого, наблюдая, как пожар поднимается все выше и выше. Слушая рев книжных червей в освещенном мраке. Черный дым парил к шепчущей тьме. Старик так устал, что и сон не помог бы, но желал только его. Вопреки ее власти над смертью, даже Мать не могла вернуть к жизни того, кто умер дважды. У нее не оставалось выбора, кроме как исполнить его желание.

Сладкий, долгий, мрачный.

Наконец-то.

Сон.

Элиус вдохнул дым, наслаждаясь запахом. Чувствуя, как его фрагменты – страницы, приковавшие летописца к этому миру, – сгорают в ничто. Улыбаясь от мысли, что в итоге убийц, пустивших корни в этом месте, подло избавившись от него, сразил не клинок, не яд и не аркимия. А слова.

Простые слова.

– Веселое старое местечко, – вздохнул он.

Пламя поднялось выше.

Тьма засияла ярче.

И наконец,

наконец,

старик уснул.

Трик по-прежнему чуял запах духов Эшлин.

Стоя на Небесном алтаре, он мог вспомнить только это. Не кровь, которой она плевала на камень, не отравленное золотое вино, разлитое у ее ног. Глядя в Бездну за перилами, он чуял только ее парфюм.

«Лавандовый».

Трик радовался, что запомнил ее такой. Что в его голове только цветы, а не шипы. Простить ее было все равно что вскрыть гниющую рану. Отпустив свою ненависть, он будто скинул груз с плеч, и это дало ему крылья, чтобы скорбеть о ней. Его ноша почти исчезла. Оковы на запястьях почти сломались.

Осталось лишь одно звено.

И он подумал обо всем, что могло бы быть у них с Мией. Обо всем, кем они почти стали. Наслаждаясь вкусом на языке последний раз, прежде чем забыть о нем. Прежде чем наконец скинуть оковы – оковы того, что могло бы быть, – и смириться с тем, что было .

Этого мало. Но, возможно, этого хватит, чтобы согреть его.

На его губах жил прощальный поцелуй Мии. В воздухе парило последнее обещание.

« ТЫ – МОЕ СЕРДЦЕ, МИЯ. ТЫ – МОЯ КОРОЛЕВА. Я СДЕЛАЮ ВСЕ, О ЧЕМ ТЫ ПОПРОСИШЬ».

Юноша посмотрел на черные пятна на своих руках.

– И ВСЕ, О ЧЕМ НЕ СТАНЕШЬ , – вздохнул он.

Трик снова взглянул в Бездну за алтарем.

Шагнул на перила.

И прыгнул.

Красоту итрейского заката не описать словами.

Едва заметное кроваво-алое сияние зашедшего Саана напоминает румянец на щеке куртизанки. Светло-голубое Саая – сонно смыкающиеся глаза новорожденного младенца. Великолепный акварельный пейзаж мерцает на поверхности океана и тянется к небесному куполу. Но по краю холста уже растекаются темные пятна.

Чтобы свет полностью погас, нужно три перемены. Вся республика окутывается вонью крови, пока священники Аа приносят в жертву сотни, тысячи животных, умоляя Всевидящего вернуться как можно скорее. Улицы Годсгрейва, подобно черным саванам, укрывают длинные тени. Чем ближе Ночь подкрадывается к их босым, бледным пяткам, тем сильнее жителей охватывает истерия. Они покупают красивые маски-домино, грозные вольто и улыбающиеся пунчинелло. Забирают свои лучшие сюртуки и платья у портных и швей. Их руки постоянно дрожат. Набожные толпами бегут в церкви, чтобы спугнуть долгую ночь своими молитвами. Остальные ищут утешения в компании друзей, объятиях незнакомцев или на дне бутылок. Предшествующие перемены отмечены в календаре бесконечными зваными вечерами и походами к парикмахеру. Пока свет медленно погибает, жители ссорятся, мирятся или трахаются, лишь бы не плакать.