Холли Блэк - Десятина [= Зачарованная] [litres]

Ветер приятно холодил пылающее лицо.

Корнелиус Стоун подхватил очередную коробку со всяким компьютерным хламом и бросил ее в своей комнате рядом с остальными. Каждый раз, когда мама притаскивала домой треснувший монитор, заедающую клавиатуру или просто моток каких-то проводов, на лице читалась такая надежда, что Корни хотелось ее стукнуть. Мама абсолютно не видела разницы между «двойкой» i286 и квантовым компьютером. Она не понимала, что век кустарной сборки подходит к концу. Какой смысл просто быть долбаным гением? В наше время нужно быть богатеньким долбаным гением.

Он швырнул коробку на пол, пару раз хорошенько пнул ее, подхватил джинсовую куртку с головой дьявола на спине и двинулся к двери.

– Нашел в коробке что-нибудь полезное, дорогой? – Мать была в комнате Дженет, аккуратно складывала очередные джинсы из секонд-хенда. Потом достала майку с выложенными из страз кошками. – Как думаешь, сестре понравится?

– Спасибо, Ма, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Мне надо на работу.

Он прошел мимо Супруга, который, согнувшись, стоял у стола и выискивал в коробке бутылку пива. Рядом с кухонной тумбой вразвалочку бродила белая кошка с большим беременным животом и орала, выпрашивая то ли консервы, то ли мороженое с огурчиками – в общем, хоть что-нибудь. Корнелиус нехотя погладил ее по голове и, не позволив кошке ласково потереться о руку, распахнул дверь и вышел на улицу.

После провонявшей сигаретным дымом комнаты вдохнуть прохладный октябрьский воздух было истинным наслаждением.

Корни любил свою машину. Старенький «Шевроле», покрытый ржавыми пятнами, с заводской грунтовкой и внутренней отделкой, ошметками свисающей с потолка. Корни знал, как выглядит со стороны: носатый, высокий, костлявый парень с дерьмовой прической и проблемной кожей. Они с именем подходили друг другу. Корнелиус. Корни [3]. Корн-дог.

Но не в машине. В ней он становился безымянным.

Уже три недели он каждый день выходил на работу чуть раньше. Заскакивал в круглосуточный магазин за едой, а потом кружил по городу, представляя, каково это: выехать на трассу и мчаться, мчаться, мчаться по ней, пока не кончится бензин.

На этот раз он купил стакан кофе и пакетик черной лакрицы. Завис над томиком с серебристым драконом на обложке, читая первые предложения в надежде, что книга его захватит. Игра становилась скучной. Нет, не просто скучной, от нее Корнелиус начинал ощущать себя еще более жалким, чем обычно. До Хеллоуина оставалась неделя – он предавался мечтам о дороге уже слишком давно и прекрасно понимал, что они неосуществимы. Корни отхлебнул кофе и едва не начал отплевываться. Слишком сладкий. Сделал еще один маленький глоток, стараясь привыкнуть к вкусу. Отвратительно.

Выбравшись из машины, Корни бросил стаканчик с кофе прямо на парковку, и напиток живописно расплескался по асфальту. Парень зашел в магазин и налил себе новый стакан. Стоящая на кассе женщина с кудрявыми рыжими волосами, оглядев его, указала на куртку:

– И кто же ты? Дьявол?

– Было б неплохо, – сказал Корни, бросая на стойку доллар с четвертью. – Было б неплохо.

Ветер швырял дождь Кайе в лицо. Руки заледенели, а тело бил озноб, когда холодные капли стекали по волосам, скатывались по шее за ворот плаща. Она шла вдоль шоссе, низко опустив голову и пиная мусор, гонимый ветром по поросшей травой обочине.

Расплющенная банка из-под газировки попала в клумбу-сердечко, засаженную хризантемами, которую установили в память людям, погибшим в аварии. На этой стороне дороги не было домов, лишь длинная полоса вымоченных дождем деревьев, тянущаяся до самой автозаправки.

Кайя уже была на полпути к дому. Мимо нее по асфальту шоссе шуршали шинами автомобили. Успокаивающий звук, похожий на долгий вздох.

«Я видел тебя. Видел, что ты сделала».

В груди клубком сворачивался страх. Страх и злость. Кайе так хотелось разбить что-нибудь или кого-нибудь ударить.

Как она могла что-то «сделать»? Когда Кайя пыталась силой мысли перевернуть страницу журнала или заставить монетку упасть вверх орлом, ни разу ничего не вышло. Отчего тогда Кенни увидел, как деревянный конь со сломанными ногами вдруг ожил?

Не говоря уж о том, что Кайя и сама начала верить, что Спайк, Люти и Грисл – лишь плод ее воображения. Она дома уже две недели, а их и след простыл. Сколько бы Кайя ни звала, сколько бы мисок молока ни оставляла на пороге и как бы часто ни спускалась к старому ручью, они не появлялись.

Она глубоко вздохнула, отфыркиваясь от капель дождя, попавших в нос. Словно от слез.

Ветви деревьев напоминали прутья свинцовой решетки, между которыми не хватало лишь кусочков цветного витража. Кайя предчувствовала, что скажет бабушка, когда она заявится домой посреди ночи, в рваной рубашке, источая ароматы бурбона. Правду.

Рука ее парня на бедре Кайи – вот что будет волновать Дженет. Это и тот факт, что она позволила его ладони задержаться на коже, пусть всего на мгновение. Кайя представляла, как Кенни сейчас оправдывается перед раззадоренной, злой и пьяной Дженет, но в их случае даже самая дурацкая ложь окажется лучше правды.

Я видел, как конь поднялся.

Кайе нечего будет сказать в ответ. Кто поверит, что лапать ее Кенни полез нарочно, а рубашку порвал случайно? Что говорить, когда Дженет попросит рассказать, что случилось? Подруга и так считает Кайю лгуньей и выдумщицей.

Она до сих пор ощущала жар ладони Кенни, пылающий след, тянущийся по бедру в контрасте с ее мокрой ледяной кожей.

Новый порыв ветра хлестнул по лицу, принес с собой крик, раздавшийся со стороны леса. Короткий, но полный боли. Кайя резко остановилась. Но вокруг было тихо, лишь шумел дождь, шипя, словно радиопомехи.

А когда, вздымая тучу брызг, мимо пронесся грузовик, Кайя вновь услышала странный звук. Тише на этот раз, больше похожий на сдавленный стон. И доносился он из-за ближайших к девушке деревьев.

Кайя спустилась по пологому склону, поросшему короткой травой, и ступила под сень деревьев. Поднырнула под мокрыми ветвями большого вяза, ступая среди листьев молодого папоротника и вьющегося шиповника. Сорняки цеплялись ей за ноги, оставляя на чулках мокрые полосы. Полыхающие в небе молнии озаряли лес серебром. От потревоженного ногами человека лесного ковра поднимался землистый, гниловатый запах прелых листьев.

Среди деревьев никого не было.