Ханна Джеймесон - Выжившие [litres]

Надя, я понимаю, если ты когда-нибудь прочитаешь эти записки, то, наверное, будешь разочарована моим выбором. Хочу, чтобы ты знала, приговорить человека к смерти – ненормальное решение. Не то чтобы человеческая жизнь подешевела из-за резкой потери большей части нашего вида. Если она и важна вообще, то теперь она еще важнее, поэтому любую угрозу жизни человека необходимо воспринимать еще серьезнее. Но… этот аргумент не выдерживает критики. Если человеческая жизнь настолько ценна, что нам приходится устранять экзистенциальные угрозы для группы, то ту же самую логику следовало применять и раньше.

Может, я не настолько против смертной казни, как полагал. Возможно, убийство Ван Шайка является актом гуманности. Не знаю.

Я не упражняюсь здесь в философии. Во всяком случае, не мое дело принимать решение. Но раньше, когда большинство абстрактных представлений о жизни и смерти не касались меня напрямую, о них было легче спорить.

Я вышел в вестибюль и подождал, пока Томи и Дилан вернулись с охотничьим ружьем и Николасом Ван Шайком между ними. При виде его меня захлестнула мощная волна тошноты – не физической тошноты, а душевной боли.

Бледный и дрожащий, Ван Шайк едва мог идти из-за отвратительной раны на икре, полученной от Мии, когда она отбивалась от него. Я заметил, что ему разрешили надеть на улицу теплую куртку, хотя его возвращение не предполагалось.

Больно признаться, но, кроме нашей ссоры на лестнице, я никогда раньше не разговаривал с ним. В ресторане он сидел в основном с Петером, иногда – с Лорен и Лекс. Разделение на говорящих по-английски и неговорящих опять проявилось.

– Прошу, – произнес он, глядя на меня.

Он явно пытался умолять Томи и Дилана, а теперь взывал ко мне.

Не зная, что сказать, я отвернулся.

– Нет, пожалуйста! Пожалуйста! Я не хочу умирать!

Он сказал что-то еще, но на этот раз по-голландски. Наверное, то же самое.

– Хочешь, можешь не ходить, – сказала мне Томи.

– Я должен.

– Подождите.

Мы обернулись. Засунув руки в карманы черного пальто, к нам подошел Петер.

– Хочешь попрощаться? – спросил Дилан.

Томи закатила глаза.

Петер перевел взгляд с Дилана на меня.

– Я должен все сделать сам, – произнес он раскатисто.

Ван Шайк сказал что-то по-голландски или по-немецки, но Петер перебил его.

– Я все сделаю сам, – снова повторил он по-английски. – Я знаю его. И все сделаю сам.

– Хочешь казнить его? – Дилан сделал шаг навстречу Петеру.

– Я же сказал, что должен. Нельзя убивать человека безлично.

Я не доверял Петеру, но Дилан поверил и передал ему ружье. Возможно, он воспринял его предложение как жест доброй воли или компромисс после жарких дебатов в баре.

– Томи, ты согласна? – спросил он.

Она пожала плечами:

– Мне все равно, лишь бы не промахнулся.

Итак, теперь, когда Петер взял на себя ответственность за сам акт казни, мы все вышли на улицу и прошли немного в лес. Вероятно, не настолько далеко, чтобы люди в отеле не услышали выстрел.

Ван Шайк плакал, издавая глухие, задушенные звуки. Хотя бы их они не слышали.

Интересно, что чувствовал Петер? Мне не удалось определить эмоции по его лицу, даже когда он шел рядом со мной.

Дилан и Томи шли немного впереди, с Ван Шайком между ними, и я слышал их разговор.

– Пока мы все здесь, – сказал Дилан, – нам нужно поговорить о твоем пистолете.

– Зачем?

– Похоже, у тебя неограниченный запас патронов.

Короткое молчание.

– У меня осталось несколько, – сказала Томи.

– Ты же знаешь, что это не так, а я знаю свой пистолет. Нельзя держать в заложниках остальных жителей отеля.

– Я никого не держу в заложниках, – возразила она.

– Томи, – негромко произнес Дилан, – нельзя, чтобы из всей группы вооружена была только ты.

Она указала на Ван Шайка:

– Если бы у этого куска дерьма в руках оказалось заряженное ружье, он мог бы держать Мию под прицелом.

– Ты мне доверяешь?

Она помолчала.

– При чем здесь это?

– Если бы у меня был заряженный пистолет, как, по-твоему, совершал бы я преступления или нет?

– Нет… разумеется, нет. Но я здесь не всех знаю.

– Я говорю не обо всех, а себе. Кажется, меня выбрали лидером, ну, или организатором. Ты бы доверила мне, как человеку, который принял для этой группы несколько трудных решений, исправный пистолет с пулями?

Я восхищен, как он все повернул. Он мог бы наброситься на нее, угрожать, но остался спокоен. Его поведение заставило меня усомниться в том, что я знал о нем. Разве мог он иметь хоть какое-то отношение к мертвой девочке? Я вспомнил тот день на крыше и потрясение на его лице, когда он, с маленьким тельцем на руках, спускался вниз по лестнице. Если он знал, что в баке труп, почему вообще позволил нам подняться на крышу? Зачем предложил заняться баками? Получалась какая-то бессмыслица. Более того, в этом отеле он спас женщину от Эрика Ру, сражался – буквально зубами и ногтями – за ее жизнь, как и за нашу. Конечно, у меня нет никаких доказательств, что его рассказ является правдой, и, тем не менее, что-то не сходилось.

Я хотел доверять ему. В этом-то все и дело. Я хотел доверять ему, потому что без этого доверия мы потеряемся.

– То есть речь только о тебе? – произнесла Томи.

– Да, только обо мне.

Она медленно кивнула:

– Ладно. Можешь взять любые патроны, какие хочешь.

– А ты не хочешь вернуть мой пистолет?

– Я подумаю. Мне тоже надо что-то иметь при себе.

Удивительно, но Петер не проявил интереса к их разговору, хотя наверняка тоже слышал его.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что нельзя убивать человека безлично? – поинтересовался я у него.

– Именно то, что и сказал.

– И что это значит?

Он посмотрел на меня, как на ребенка:

– Вот ты бы выбрал, чтобы тебя застрелил человек, которому не все равно, что тебя застрелили? Или тот, которому все равно?

– Первое, наверное.

– Ну, вот это я и имел в виду.

Где-то вдалеке закричала птица, и мы оба посмотрели на кроны деревьев. Я уже несколько недель не видел и не слышал никаких диких животных. Мысль о том, что я снова увижу птицу, наполнила меня волнением. Только через несколько секунд я заметил, что держу Петера за руку и улыбаюсь. И моя улыбка была совершенно естественной.

Мы больше ни разу не слышали ту птицу.

– Жуть какая-то, – пробормотал я себе под нос, – ну, да ладно. Вы куда направились?

Лес стал гуще, хотя из-за отсутствия дождя и солнца основная масса деревьев умирала. Совсем высохшие стволы от прикосновения крошились. Интересно, правда ли, что единственными существами, которые переживут ядерную войну, будут насекомые? И насколько эффективно мы защищены от самого сильного радиационного отравления? Я даже не особо знаю, как действует радиация.