Ад Вороновский - Половина солнца

– Что? У меня нос испачкался?

И даже прикоснулся к лицу, проверяя, нет ли там джема. Оказалось, что всё в порядке.

Коул устало прикрыл глаза.

– Я иду на уроки. А вы двое – как хотите. Проследи за Дрю, – он кивнул в сторону ванной. – Он в плохом состоянии. Раз уж всё равно учиться не пойдёшь.

Я раздражённо вздохнул. Его приказы задолбали.

– Я и без тебя собирался это сделать. Вали уже.

Он выразительно глянул на меня, но вскоре отвернулся и ушёл на свою половину комнаты собирать учебники.

Я доел бутерброд, и аппетит у меня немного улучшился. В пакете оказалось помимо всего прочего ещё и яблоко. Я осмотрел его, пожал плечами и откусил.

Хруст.

Нет, вообще-то яблоки всегда хрустели, когда их кусаешь. Но этот хруст мне не понравился тем, что он сопровождался болью.

Я зажмурился и выплюнул кусочек, опуская руку с яблоком. Открыв глаза, я увидел, что вместе с фруктом выплюнул собственный задний зуб. На полу красовалась лужица крови, и она же стекала по губам.

Я хотел выругаться, но промолчал. Во рту всё болело.

Зуб пошатнулся в луже крови, когда я топнул по полу ногой.

Такое ощущение, что день этот был создан специально для проблем.

Побег брата Дрю, разочарованный во мне Коул, собственный выпавший зуб.

Я провёл языком по протезу, который мне вставили в лазарете. Сказали, что это окончательный вариант, отказались даже временный ставить, как обычно положено. Долбаные «технологии».

Что-то в этом было неправильно. То ли в моём яблоке, то ли во мне. Не мог зуб выпасть просто так: может быть, я где-то ударился? Вроде ни с кем не дрался, чтоб прямо по морде заехали…

Впрочем, день уже подходил к концу. Вышло так, что Коул всё же не пошёл на уроки, а отвёл меня в лазарет, пока Дрю заверял нас, что сам справится и поспит на постели Коула. Хоть я и не был уверен, что он уснёт от такого стресса.

В медпункте меня подлечили, вкололи болеутоляющее и сразу же принялись за работу. Всего несколько часов – и к вечеру новый зуб был уже на месте.

Когда день наконец подошёл к концу, Дрю отдали его сумку с ключами и пустили обратно в его комнату. Дэмиана не было. Должно быть, он просидит ещё сутки. В карцере.

Я открыл ящик стола и посмотрел на пачки сигарет. Взяв одну, я раскрыл её и выбросил обёртку к остальным упаковкам.

Позади меня появился Коул, я ощущал его взгляд затылком. Я повернулся. Сосед стоял между нашими частями комнаты, отодвинув разделяющую их штору.

– И всё же, где ты их взял?

Я разглядывал пачку, краем глаза замечая вопросительное выражение на лице Хэллебора. Водил по гладкой поверхности пальцами, ощущая выбитое название, буквы на картоне. А после задумчиво улыбнулся:

– Купил.

Было жарко. Очень жарко. И очень страшно.

Я-то думал, что ничего не боюсь.

Но мне было ужасно страшно.

А со временем страх пропал.

Вначале я попал во тьму. А затем – к себе домой. В свой старый дом. Нашу общую с Эндрю комнату. В то время, когда она ещё была детской.

И всё было в огне. Стены, потолок, пол, окна. Всё горело. И пахло жжёной плотью. Моей собственной.

Я закрыл глаза. Не получалось. Было слишком жарко.

Я сгорал. Снова и снова. Падал и поднимался. Умирал и возрождался. И горел. Вечность. Миллиарды лет… Такое было ощущение.

Боль пронизывала насквозь. Сердце билось и замирало. Кожа осыпалась и срасталась.

Больно. Это было очень больно.

А со временем боль притуплялась.

Я схватился за кровать. Она тоже загорелась. Огонь был везде. Везде. Преследовал, загонял в угол.

Я забился туда, пытаясь закрыться от пламени руками. Их опалило жаром пуще прежнего, но так я хоть немного мог уберечь своё лицо.

Эндрю… Нуада [1] Дэмиан обращается к кельтскому божеству по имени Нуада «Серебряная Рука» – дважды королю Даннов. Нуада потерял свою руку в «Сражении Мойтуры», и Диан Кехт заменил её на механическую. Есть аналог в лице норвежского бога Тира. – ( Прим. автора .) , если ты существуешь, пусть он не терпит сейчас такие же муки. Пусть он будет в безопасности. Пусть их обманет мой трюк. Пусть.

Может быть, если так страдать целую вечность, можно привыкнуть? Уже не обращать внимания на этот ужас…

Хрена с два! Я всегда панически боялся огня. Он манил меня и отталкивал. Я хотел к нему прикоснуться и всегда обжигался.

Пламя усилилось, и я снова закричал. Голос казался каким-то чужим. Будто так истошно воплю вовсе не я, будто умирает и воскресает из раза в раз совсем другой человек.

Но это был именно я.

И мне было чертовски. Чертовски. Больно. Как бы ни казалось, что боль отступила, что страх отступил, они оставались со мной. Только они.

Я закрыл голову руками, ощущая, как плоть сгорает и плавится. Как остаются одни кости, и они со временем истлевают. Скорее всего, я преувеличивал. Организм восстанавливался довольно быстро в ящике Пандоры. В этом карцере.

В том-то и был весь ужас.

Кажется, я снова кричал. Но голос сел. Кричать сил не хватало.

Я упал на пол и вытянул руки, в панике наблюдая за тем, что происходит с ними в огне. Пламя пожирало плоть, опаляло меня заживо. Я мог бы заплакать, но боль не давала сделать этого. Только кричать. Уже почти неслышно: я просто открывал рот в безмолвном вопле и не узнавал этого чужеродного, отвратительного стона.

Я смотрел, как опадают волосы, сливающиеся своей рыжиной с ярким пламенем. Смотрел, как всё возрождается и как ярче полыхают языки пожара.

Огонь. Огонь. Огонь.

Поглощающий всё. Разрушающий.

Мои способности не работали. Да и откуда мне взять тут холод? Жарко здесь настолько, что аномальная бы не помогла – я могу образовать лёд только из холодного воздуха…

– Убейте меня, – слетело охрипшим криком с моих губ. – Убейте меня, убейте меня, убейте меня…

Я снова закрыл лицо руками, ощущая, как жарко они пылают. Как и всё тело.

Огонь убивал каждую клетку; проклятие бессмертия их восстанавливало. И пожар снова их пожирал.

Огонь, огонь, огонь…

– Убейте наконец! – я не услышал своего крика. Пламя продолжало пылать, оно разгоралось всё сильнее, глаза болели от яркого света.

И вдруг всё потемнело. Я всё ещё ощущал жар, ощущал, как он убивает меня, но не чувствовал, что восстанавливаюсь. Я закрыл лицо руками сильнее, понимая, что близок конец.

Брат…

Я распахнул глаза шире, глядя на яркие ожоги на руках. Они не восстанавливались.

Я распахнул глаза, и они остались бы такими навсегда. Остекленевшими. Мёртвыми. Если бы, разумеется, я не был бессмертным.

Я умер.

А после, моргнув, ожил. И потерял сознание.

Прошли сутки. Уроки казались скучными, а солнце – ещё более половинчатым. Я наблюдал за лампой на столе, сидя уже у себя в комнате и размышляя над чертежами нового сердца для Земли.