Ад Вороновский - Половина солнца

Он сел на кровати, улыбаясь мне одними глазами. Я только сейчас заметил, что губы его именно шептали мне эту проповедь, что взгляд не был безумным, он был наполнен надеждой и верой.

А ведь когда мы только встретились, он желал одного – хаоса, апокалипсиса, конца. И что же теперь? Он сам не прочь спасти этот мир? Что с ним стало, что изменило его? Что его толкнуло…

– Олеан, ляг. С катетером лучше лежать. Ты слишком…

– Я прекрасно себя чувствую, Хэллебор. И я готов провести ещё одно собрание.

Я допил чай и поставил чашку на стол Олеана. Убрал волосы с лица, взъерошил их.

– Собрание? Снова это сборище твоих чокнутых последователей? Ты в курсе, что они наконец-то успокоились, перестали пытаться всё сжигать и кидаться в директора едой? Поскольку не видят тебя. Они в смятении, они забыли, что именно ты им пытался донести, и если ты сейчас снова начнёшь читать свои проповеди… назад пути не будет.

Тишина. Я слышал доносящиеся с улицы крики ребят. Они гоняли мяч на стадионе. На секунду мне показалось, будто бы всё было хорошо. Что мы учимся в обычной школе-интернате, мир не рассыпается на глазах, и дышится с лёгкостью, а не давящей на органы болью, вызванной утратой, потерей, собственными страхами и пустотой.

Пустотой механического сердца.

Олеан улыбнулся.

В его улыбке я заметил отражение половины солнца.

– О, назад пути нет. Назад пути нет уже очень давно, Хэллебор.

В его крови был яд. Его имя означало яд. И его слова несли в себе яд.

Я был отравлен.

– Понятно, – я больше не находил слов. Тупое, идиотское «понятно» – это всё, что я мог из себя выдавить. Я отвернулся и пошёл к шторе. Чёрт, чёрт, чёрт побери, она будто бы за тысячу километров отсюда, я ощущал прожигающий взгляд Олеана на своей спине, я всё ещё чувствовал этот привкус горечи яда на губах от его слов и всё никак не мог добраться до своей части комнаты.

И когда наконец добрался, я резко задёрнул штору и упал лицом на кровать.

Я упал на постель, но чувствовал себя так, словно падал в пропасть, ту пропасть, из которой ты бы безумно хотел выбраться, но не можешь. И не сможешь выбраться никогда.

Я снова стоял на маленькой сцене в кабинете музыки. Меня уже начинала раздражать эта игра в диктатора, а потому я сел, свесив ноги со сцены, и принялся разглядывать приходящих учеников. Некоторых я узнал – мальчик Фабио, которому я когда-то помог справиться с хулиганами. Все наши с Коулом и Эндрю одноклассники. Дэмиан, разумеется, стоял на сцене за моей спиной, сосед топтался вблизи сцены, а Куин-старший – в самом конце кабинета, почти у двери. Он облокотился о стену, неодобрительно сверля взглядом младшего брата. Август тоже ошивался в стороне – людям он не нравился, они его боялись, но не так, как меня: боялись быть окутаны его сетями. А в моих же сетях они были не прочь запутаться.

Так что Сорокин стоял по другую сторону двери от Эндрю – они явно не хотели друг друга даже видеть.

Мейерхольда, конечно же, было не заметно. Зато Бенджамин Преображенский и его сестра находились среди людей, пускай от Гоголя тоже старались держаться подальше. Эстер сидела в кресле слева, тоже подальше от других, меланхолично глядя на меня. Наши взгляды встретились. Я улыбнулся ей.

Она покрутила пальцем у виска.

Я высунул язык.

Дэмиан наклонился ко мне.

– Я думаю, все, кто хотел, уже пришли. Можешь начинать.

И я начал.

– Я очень рад, что вы обо мне помнили всё это время. Не буду врать, какой-то период моей жизни мне было далеко не до всего этого дерьма. Но сейчас я в полном порядке, а потому хочу попросить вас: не совершайте впредь необдуманных действий в моё отсутствие. Разумеется, я вам не указ – это просто просьба. Впрочем, небольшой бунт в данном случае был даже кстати. Мы дали понять учителям, что мы не так просты. А теперь к делу. Итак, – я постучал ногой по стенке сцены и развёл руками. Текста у меня не было заготовлено. Я расслабился и позволил себе говорить искренне. Говорить то, что я думаю. Не сводить с ума обещаниями о светлом будущем или власти. Нет, я буду честен и даже груб. Но они должны чувствовать мою искренность. Иначе это всё не имеет смысла. – Ученики, учителя и… рабы, – я любезно кивнул Гоголю, который ядовито улыбнулся в ответ, – сего «прекрасного» лицея. Я хотел поговорить с вами в этот раз о такой вещи, как свобода. О да, знаю: на протяжении миллиона лет все люди разглагольствуют об этом, но ведь для каждого времени существует своя свобода. Значение этого слова постоянно меняется, и для каждого человека она разная. Так вот для меня свобода – это когда ты можешь распоряжаться своей жизнью сам.

Я сцепил руки в замок, прикрыв глаза.

– И вот, как вы все знаете, это право у меня отбирают. Не так давно произошедшее всё ещё никак не выходит у меня из головы. Нам не сообщают, что же случилось с теми сиротами из лицея, которых забрали на опыты, как крыс. Но с этим мы уже разобрались. Это – неприемлемо. И знаете, по моим подсчётам… совсем скоро нас ждёт новый удар. Я имею в виду, любого из вас, любого, могут забрать.

Ученики смотрели на меня с недоверием и тенью испуга. Их мёртвые глаза изучали мои движения и меня самого, пытаясь понять, правду ли говорю я или же окончательно спятил.

Но я продолжил:

– И я не позволю случиться этому вновь. Месть – дело неплохое, только вот предотвращать трагедии, мешать свершению планов врага – это намного слаще. И… – я поймал взгляд Августа и кивнул ему. – Я хочу предупредить: прошу выйти из класса тех, кто со мной не согласен или кто верен нашему директору. Уходите. Вон там дверь.

Я оглядел зал. Где-то попадались дрожащие мальчишки и хмурящиеся девчонки, но они, видя, что я смотрю на них, брали себя в руки и выпрямляли спины. Никто не ушёл. Спустя пару секунд послышались шаги. Это был Куин-старший. Он тихо развернулся и исчез за дверью.

Глянув ему вслед, я, кажется, немного грустно улыбнулся и снова посмотрел на Августа, качнув головой вбок.

Он кивнул в ответ и похлопал по плечу парня из самых старших классов. Я не помнил точно его имя, но вроде бы родом он был из Индонезии, только переехал в Европу. Нижние веки глаз он подкрашивал чёрным, и в принципе это всё, что было примечательного в данном субъекте. Он, почувствовав прикосновение Сорокина, молча взмахнул рукой, и двери захлопнулись. Лицейский повелитель ветра.

Кто-то вздрогнул, но они не были возмущены. И все понимали почему.

– Что же, тогда наша вечеринка становится секретной. Да, ребята, я расскажу вам, что придумал. Однако сначала выслушайте моё напутствие.

Я встал на сцену.

– Смерть – вот мой второй вопрос вам. Что такое смерть? Смерть – это то, что мы победили. А кто человек без смерти? Он сродни богу, мифическому существу. Однако полезно вспомнить, что делает человека человеком – не страх смерти, а чувства. И умение их преодолевать. Умение сострадать другим, понимать других. А также… – Я улыбнулся. – Легкое безумие. Его привкус. Конечно, можете говорить, что я сам сошёл с ума, однако… Могу признать это – ну разве что слегка. Но кто ещё признает своё сумасшествие, как не человек, который научился его контролировать и использовать во благо? Так вот послушайте, о чём я. Мы не обязаны служить Совам. Да, разумеется, людей должен кто-то вести, но вы, именно вы вправе выбирать, за кем вы пойдёте, или, может быть, вы выберете свой, уникальный, собственный путь и сами поведёте за собой людей? Вам решать. Но думайте лучше. Потому что сейчас у вас следующие варианты: вместе со мной и моими друзьями свергнуть к чертям директора этого проклятого лицея или же отправиться по его воле на вечные муки, стать рабом или подопытным, из которого будут выжимать все силы и аномальную энергию каждый чёртов день. Вот и решайте, что же справедливо и что лично для вас будет правильнее. Выбор за вами, не за мной. Без вас я просто такой же ученик, как и все остальные, а с вами – тот, кто поможет направить, кто организует нападение. Или защиту – тут уж как посмотреть! Мы не должны быть рабами. Мы не должны быть запуганы, забиты, загнаны в угол как самая уязвимая часть планеты и вселенной. Ведь мы, чёрт возьми, бессмертны! Мы – бессмертны! Боли нет. Страха нет. И смерти, смерти – тоже нет!