Владимир Привалов - Почетный пленник [litres]

– А теперь… – горячо зашептал он мне на ухо на грани слышимости, – слушай сюда, парень… Сейчас мы долго будем лежать. Может, долго-долго лежать. И по-прежнему будем смотреть и слушать. Даже если перед твоим носом появится кто-то – не вздрагивай и лежи, как лежишь. Когда начнется потеха – лежи камнем. Лежи, пока я – или кто-то из наших – не велит тебе другое. И молчи, – оборвал он мои вопросы, – это не игра.

Лежали мы, надо сказать, не очень удобно. Воняло дерьмом, прогалина походной поляны была видна едва-едва. Обострившийся слух различал журчание реки, скрадывавшее звуки. Постепенно начали затекать руки. Потом заныла шея. Поясница. Спина. Нестерпимо захотелось переставить локти с впечатавшимся в кожу сучком. Зачесался нос. Проснувшаяся не к месту букашка заползла под рубаху, начав путешествие вдоль позвоночника…

Я продолжал смотреть за фигурой лучника, что оказалось не просто. Замирая, он растворялся в предрассветных сумерках, теряясь за стволами деревьев, и лишь дальнейшее продвижение помогало мне вновь его обнаружить. Краем глаза я наблюдал и за своим воспитателем. Лицо Остаха – в последнее время все больше озабоченное и нахмуренное – разительно изменилось. Черты его заострились, складки меж бровей разгладились, губы сжались в тонкую полоску. Создавалось ощущение, что и уши у него сейчас стоят торчком – словно охотничья собака встала на след.

Заметив мой взгляд, Остах едва заметно кивнул головой, указывая направление, куда мне стоит взглянуть.

«Мать честная!..»

У одного из деревьев стояли сразу трое лучников. А за ними виднелись еще фигуры. Видимо, мы лежали на самом фланге нападающих – а таинственные незнакомцы, несомненно, были нападающими, кем же им еще быть? – так как близкая речка не позволяла им растянуть цепь стрелков дальше. Увиденный мной лучник был крайним в цепи.

И тут произошло сразу множество событий. «Своего» лучника я теперь видел сбоку и со спины, почти на грани зрения. Он подобрался к краю прогалины и замер.

Неожиданно среди хора распевшихся утренних пичуг прозвучало уханье совы, резанув по уху.

– Ради Матери Предков, парень, лежи камнем!.. – прохрипел Остах, стиснув мне рукой шею.

«Больно, черт ты старый!»

На стоящую фигуру лучника, который, услышав сигнал, вскинул лук, с дерева упало темное пятно. Остах перестал придавливать меня к земле и только шипел яростным шепотом:

– Живьем, Барат, живьем!.. – от переполнявшей его энергии Остах скреб пальцами по прошлогодней листве. – Вот сучонок, пайгальское семя, опять на верхотуру забрался! Медузу тебе в мошонку, что творишь! Как ты глотку режешь, хайлендер недоношенный!.. – Остах закусил губу, чтоб не заорать.

«Эк моего воспитателя разбирает! Ему самому ножом помахать охота, да я мешаю».

Фигура тем временем, встав во весь рост, подняла руку с коротким клинком, и – «Дор-рррча! Дор-рррча!!!» – раздался боевой клич.

От его вопля все лесные певцы мигом замолчали. На мгновенье упала тишина, в которой слышны были щелчки спускаемой тетивы. А потом звуки посыпались лавиной – вопли, крики, проклятия, ржание лошадей.

– К оружию! – закричал кто-то.

– Дорча! Дорча! – заухало недалеко.

– Лежи камнем! – уже не скрываясь, крикнул мне в лицо Остах. И, вскочив, побежал к Барату.

Сердце у меня билось так, что кровь прилила к голове, в висках бухало молотом, закладывая уши. А в голове дурацким хороводом металась по кругу одна и та же мысль: «Убежал и даже ножа не оставил… И даже ножа не оставил…» – и глупая обида на оставившего меня одного дядьку.

Опять мальчишка на волю вырвался. С этим что-то надо делать. В подавляющем большинстве случаев вел партию я. Десятилетний мальчик не то чтобы затаился во мне – нет, подобного шизофренического раздвоения сознания у меня не наблюдалось. Просто я стал Ултером (хоть он теперь Олтер), мальчик стал Антоном, а мы стали единым целым. Но в моменты сильного эмоционального потрясения реакции маленького мальчика вырывались и не знали удержу. С одной стороны, меня это здорово выручало, с другой – как сейчас, например, – мешало.

Подавив панику, я взял себя в руки. Кровь в ушах перестала так сильно шуметь, и я услышал звон железа. Все-таки дошло дело до рукопашной. Значит, планы нападавших сорваны? А может, напротив, они дорезают сейчас ополоумевший со сна лагерь, а затем начнут потрошить купеческое добро? Потом, если не наткнутся на сжавшегося от ужаса в комок десятилетнего мальчишку в кустах, растащат это добро по своим разбойничьим норам. Помереть от жажды мне не грозит – до речки я доползу и на руках. Потом остается только выползти на место побоища и ждать, кто на него пожалует следующим…

Все эти мысли промелькнули у меня за какие-то мгновения. А тем временем я наблюдал, как подбежавший к Барату Остах с размаху залепил ему справа, отчего у того мотнулась голова. Что-то коротко ему прокричав, он махнул рукой в мою сторону и для ускорения хлопнул парня по спине. Барат, не оборачиваясь, рванул в мою сторону. Бежал он, вертя головой.

«Не понял толком, где я», – догадался я.

Подняв руку из-под бурки, я помахал. Взгляд Барата тут же зацепил движение, и, обрадованный, он припустил еще быстрее.

Чудом умудрившись не вляпаться в мою кучу, он опустился на бурку рядом со мной.

– Залезай под бурку, – скомандовал я.

– Чего? – ошалело спросил парень. Левое ухо у него наливалось красным.

«Оглох, что ли? Или не отошел еще от схватки?»

– Под бурку, она темная, и нас не видно, – объяснил я ему. – Для маскировки.

– Для маскировки… – с пониманием протянул Барат, отодвигаясь и залезая под бурку. В руках он продолжал сжимать окровавленный кинжал и при этом двигался так ловко, словно тот был продолжением руки.

– Кто они? Их много? – спросил я.

– Тихо! – приподнял руку с раскрытой ладонью Барат. – Лежим и слушаем!

«Что? Снова лежать и слушать?..»

Лежали мы недолго. Мою разыгравшуюся фантазию о кровавой сече на поляне прервал бегущий в нашу сторону человек. Бежал он быстро, не скрываясь, сучья летели у него из-под ног во все стороны. По-видимому, парень несся вперед, не разбирая дороги. Возможности разглядеть, кто это – свой или чужой, не было ни малейшей. Через пару мгновений нам доведется узнать, оббежит этот лось наше убежище по дуге или ломанется насквозь. И что-то мне подсказывало, что скорее последнее.

«И даже нож не оставил», – теперь уже без всякой паники с сожалением подумал я, взглянув на Барата. Тот подобрался. Кончик кинжала, который он держал перед собой почти над самой землей, слегка подрагивал.

Бегущий приблизился. Традиционная овечья безрукавка. Шаровары, заправленные в мягкие сапоги. Широкая лента на лбу, удерживающая длинные волосы. И небольшой топорик на длинной рукояти в правой руке, который он держал на излете, как дубину, направив в землю. Вот он вломился в подлесок, взметнулась бурка, навстречу ему кинулся Барат. Короткий укол кинжалом, отскок назад и влево. Бежавший по инерции сделал еще пару шагов и, даже не успев вскинуть руки, рухнул на землю, заливая ее кровью. Гортань у него была вскрыта. Подергавшись и посучив ногами, он затих. Откинутый смертельными конвульсиями топор валялся в шаге от моей головы.