Холли Блэк - Королева ничего [litres]

– Мы бы примкнули к вам, – опустившись на одно колено, говорит леди Ноури. – Но мы сделали вам предложение, а вы сами отвергли его. Так что позвольте нам возвратиться на север. Разве мы уже не достаточно наказаны?

– Лорд Джарел пытался заманить меня в рабство. Вам известно об этом? – спрашиваю я, указывая на уздечку.

Поскольку лгать она не может, ей остается лишь промолчать.

– А ты? – спрашиваю я у Сурен.

Девочка издает пугающий, дикий смешок.

– Мне известно все, что они думали сохранить в тайне. – Голосок у нее тоненький, неуверенный. Очевидно, не слишком часто ей вообще доводится говорить.

Меня тянут за рукав. Я удивленно поворачиваю голову и вижу рядом с собой Оука. Он жестом просит меня наклониться к нему и, когда я это делаю, шепчет мне на ухо. Рандалина, кажется, сейчас хватит удар.

– Помнишь, ты сказала, что мы не можем ничем помочь ей, – напоминает мне Оук. – А теперь-то можем, правда?

Я откидываю голову назад и спрашиваю, глядя ему прямо в глаза:

– Ты хочешь просить за королеву Сурен?

– Да, – отвечает он.

Я отсылаю Оука назад к Ориане и уже с большим, чем когда-либо, оптимизмом начинаю думать о том, что когда-нибудь он захочет сесть на трон фейри.

– Мой брат попросил меня о снисхождении, – говорю я. – Королева Сурен, вы готовы поклясться в своей верности короне?

Сурен смотрит на леди Ноури, словно спрашивая ее разрешения. Леди Ноури кивает.

– Я ваша, Верховная королева, – говорит девушка и добавляет, скосив глаза в сторону: – Ваша и Верховного короля.

– А теперь я хочу услышать вашу клятву верности своей королеве, – поворачиваюсь я к леди Ноури.

– Да, конечно, – испуганно смотрит на меня леди Ноури. – Я клянусь быть верной Верхов…

– Нет, – качаю я головой. – Не мне. Я хочу, чтобы вы дали клятву ей. Вашей королеве. Королеве Двора Зубов.

– Сурен? – Глазки леди Ноури начинают бегать. Впервые за все время, что я знаю ее, леди Ноури выглядит испуганной.

– Да, – говорю я. – Поклянитесь ей. Она же ваша королева, разве нет? И вы либо дадите ей клятву верности, либо сами будете ходить в золотой уздечке.

Леди Ноури скрипит зубами, долго не может выдавить ни звука, но потом все же бормочет слова клятвы. Выражение лица королевы Сурен остается при этом каким-то странным, отстраненным.

– Хорошо, – киваю я. – Верховный Двор сохранит уздечку у себя и будет надеяться, что она никогда не понадобится. Королева Сурен, поскольку за вас просил мой брат, я отпускаю вас безо всякого наказания, но на этом Двор Зубов прекращает свое существование.

Леди Ноури ахает.

– Ваши земли, – продолжаю я, – переходят во владение Верховного Двора, ваши титулы отменяются, ваши крепости будут заняты. А если вы, Ноури, попытаетесь нарушить этот приказ, помните, что вы присягнули Сурен, и она будет иметь право наказать вас сама, наказать так, как сочтет нужным. А теперь ступайте прочь и благодарите Оука за его заступничество.

Сурен улыбается мне, и это совсем не дружественная улыбка, нет. Замечаю заостренные зубы Сурен, кончики которых испачканы чем-то красным, и это очень беспокоит меня. В голову впервые приходит мысль о том, что Сурен могли держать в узде просто из страха перед тем, что она может натворить.

Последним передо мной появляется Мадок. Его запястья и лодыжки закованы в тяжелые кандалы, а страдальческое выражение лица заставляет меня задуматься, не сделаны ли эти оковы из губительного для фейри железа.

Мадок на колени не становится. И прощения не просит. Он просто смотрит по очереди на всех нас, затем его взгляд останавливается на Оуке и Ориане. Вижу, как сжимаются при этом мускулы на его челюсти, но это все, что он может себе позволить.

Пытаюсь заговорить, но у меня рот словно заклеен, не могу выдавить ни слова.

– Тебе нечего сказать? – спрашивает его Кардан. – А раньше ты был очень разговорчивым.

Мадок отвечает, но не ему, а повернув голову ко мне:

– Я сдался на поле боя. Что вам еще? Война окончена, и я ее проиграл.

– И ты так стоически готов отправиться на казнь? – обретя, наконец, голос, спрашиваю я и слышу вслед тяжелый вздох с той стороны, где стоит Ориана.

Но Мадок остается невозмутимым, решительным и угрюмым.

– Я воспитал тебя бескомпромиссной, могу ли я сам оказаться не таким? Я прошу только одного – хорошей смерти. Быстрой и безболезненной. Ради нашей былой любви, которую мы испытывали друг к другу. И знай, что я не держу на тебя зла.

С того момента, когда закончилась битва, я уже знала, что именно мне придется вынести приговор Мадоку. Я прокручивала в голове самые разные варианты, вспоминала не только о его армии и брошенном им вызове, не только о нашей дуэли в снегу, но и о старом преступлении Мадока, всегда незримо стоявшем между нами. Должна ли я отомстить ему за убийство моих родителей? Этот долг должен быть оплачен? Мадок поймет это, должен понять, что любовь нельзя ставить выше, чем долг.

Но тут же задаюсь вопросом, а что, если к моему долгу перед родителями нужен более гибкий подход? Если здесь нужен несколько иной взгляд на такой, какой могли бы принять они сами?

– Однажды я сказала, что я стала такой, какой ты меня сделал, – говорю я. – Но на самом деле это не так. Ты воспитал меня бескомпромиссной, но я тем не менее научилась милосердию. И я готова даже к тебе проявить что-то наподобие милосердия, если только ты докажешь мне, что заслуживаешь его.

Он смотрит на меня с удивлением и некоторой тревогой.

– Сир, – не выдерживает Рандалин, раздраженный донельзя тем, каким оказывается каждое новое мое решение. – У вас, несомненно, есть что сказать по этому…

– Молчать, – обрывает его Кардан. Манеры его круто изменились, язык его стегает теперь как кнут. Кардан смотрит на Рандалина так, словно готов вынести следующий приговор самому министру ключей, а затем говорит, кивая в мою сторону: – Джуд только что подошла к самому интересному.

– Во-первых, – начинаю я, не сводя глаз с Мадока, – ты поклянешься забыть настоящее имя, которое тебе известно. Ты выбросишь его из своей памяти, и оно никогда больше не слетит с твоих губ и не будет написано твоими пальцами.

– Может быть, хочешь вначале сама услышать его? – с едва заметной усмешкой спрашивает он.

– Нет, не хочу, – отвечаю я. Не говорить же ему о том, что я это имя и без него знаю. – Во-вторых, ты должен поклясться нам в своей лояльности и покорности, – продолжаю я. – И третье. Ты обязан поклясться в этом до того, как я вынесу приговор по твоим преступлениям, которого ты все равно заслуживаешь.

Я вижу, как он борется с чувством собственного достоинства. Оно требует, чтобы Мадок сошел в могилу с высоко поднятой головой. Но, с другой стороны, ему вовсе не хочется идти в эту самую могилу.