Энтони Райан - Песнь крови

Бывали времена, когда я подумывал просто взять кинжал да и вонзить его в сердце Лол-Тану. У меня была масса возможностей это сделать, но я был еще молод, и, хотя ненависть снедала меня, жить мне все-таки хотелось отчаянно. Я был трус, пленник, чье заточение только хуже оттого, что он сознает, как обширна его тюрьма. Отчаяние принялось подтачивать мое сердце. Я вновь предался излишествам, ища забвения в вине, наркотиках и радостях плоти. Эти излишества быстро бы меня погубили, не явись те чужеземцы.

За все годы, проведенные во дворце Лол-Тана, чужеземцев я не видел ни разу. Конечно, я был наслышан о них. Я слышал рассказы о странных людях с белой либо черной кожей, что являются с востока и столь нецивилизованны, что само их присутствие во владениях короля-торговца оскорбительно, терпят же их только ради ценных грузов, которые они доставляют. Люди, что явились торговать с Лол-Таном, и впрямь показались мне странными: непривычные наряды, непонятная речь, не говоря уж об их неуклюжих попытках соблюдать церемонии. И, к моему изумлению, среди них была женщина, и у женщины была песнь.

Единственными женщинами, которым дозволялось находиться в присутствии короля-торговца, были его жены, дочери либо наложницы. У меня на родине женщины не принимают участия в делах, и собственностью им владеть запрещено. Со слов переводчика я понял, что женщина эта весьма высокого рода, и не допустить ее на аудиенцию означает нанести серьезное оскорбление ее народу. Очевидно, выгоды от предложения этих чужеземцев, на которые рассчитывал Лол-Тан, были и впрямь велики, раз он все же допустил ее в зал.

Переводчик говорил что-то еще, но я его почти не слышал: песнь той женщины заполнила мой разум, и я поневоле не сводил с нее глаз. Та женщина была прекрасна, брат, но красота ее была подобна красоте леопарда. Глаза у нее сверкали, темные волосы блестели подобно полированному черному дереву, и, когда она услышала мою песнь, улыбка ее исполнилась жестокой насмешки.

«О, так у этой косоглазой свиньи есть свой собственный Поющий!» — сказала ее песнь, и я затрепетал от безрадостного смеха, которого она была исполнена. Женщина была могущественна, я чувствовал это, и песнь ее была сильнее моей. Быть может, Шин-Ла могла бы потягаться с нею, но я не мог. Крысеныш встретился с кошкой и оказался беспомощен перед ней. «Интересно, что ты можешь мне поведать?» — сказала ее песнь у меня в голове и ринулась вглубь, роясь в воспоминаниях, перебирая их нагло и грубо, вытягивая наружу всю мою ненависть, все мои тайные замыслы. Узнав о моем намерении его предать, она, казалось, пришла в восторг и исполнилась свирепого торжества. «А совет говорил мне, будто это будет трудно!» — пропела она. И на миг встретилась со мной взглядом. «Если хочешь погубить короля-торговца, скажи ему, пусть отвергнет наше предложение!» А потом все исчезло, ее вторжение в мой разум прекратилось, оставив лишь ледяную уверенность. Она здесь затем, чтобы убить Лол-Тана, если он отвергнет то, что они собираются предложить. И она хотела его убить. Исход сделки не имел для нее никакого значения. Она преодолела полмира, алкая крови, и не собиралась отступаться.

Лицо Ам Лина напряглось от воспоминаний о той боли.

— Иногда песнь позволяет нам коснуться чужого разума. За все годы, что миновали с тех пор, я касался, наверное, тысяч людей, но ни разу не встречал ничего, сравнимого с черным пятном в помыслах той женщины. Много лет спустя мне снились кошмары, мне виделись убийства, совершенные с расчетливостью садиста, лица, кричащие или окаменевшие от ужаса, мужчины, женщины, дети. И края, где я никогда не бывал, языки, которых я не понимал. Я думал, что схожу с ума, пока не осознал, что она оставила во мне часть своих воспоминаний, то ли по небрежности, то ли преднамеренно. Со временем большинство из них потускнело. Но я и теперь порой просыпаюсь по ночам с криком, и жена обнимает меня, пока я плачу.

— Кто она была? — спросил Ваэлин. — Откуда явилась?

— Имя, которое произнес переводчик, было фальшивым, я это почувствовал еще до того, как услышал ее песнь, а воспоминания, которые она мне оставила, не содержали никаких намеков ни на имя, ни на семью. Что касается того, откуда она родом, в те времена для меня это ничего не значило, однако же посланцы передавали приветствия от верховного совета Воларской империи. И все, что я с тех пор узнал о воларцах, заставляет сделать вывод, что там она чувствовала себя как дома.

— И что, вы так и сделали? Сказали королю-торговцу, чтобы он отверг их предложение?

Ам Лин кивнул.

— Я не колебался ни секунды. Да, я был потрясен, однако ненависть моя не угасла. Я сказал ему, что эти люди полны лжи, что их замысел состоит в том, чтобы истратить его средства и сберечь свои собственные. На самом деле, я почти не понял, что они предлагали и лгут они или говорят правду. Но он, однако, как всегда, поверил мне на слово.

— И она сдержала свое слово?

— Поначалу я решил, что она меня обманула. Лол-Тан дал им ответ на следующее утро, они взошли на свой корабль и отплыли восвояси. Лол-Тан, по всей видимости, пребывал в добром здравии, и все говорило о том, что он пребудет в нем еще долго. Меня терзали разочарование и страх. Я впервые солгал королю-торговцу. Разумеется, это станет известно, и меня ждет мучительная смерть. Миновал месяц, который я провел в тревоге и попытках скрыть свой страх, и тут Лол-Тан начал медленно угасать. Поначалу это была сущая безделица, не сильный, но неотвязный кашель, о котором, разумеется, никто не смел даже упомянуть. Потом король принялся бледнеть, руки у него стали трястись, еще несколько недель — и он принялся кашлять кровью и бредить. К тому времени, как король умер, это был истощенный мешок костей, который не помнил даже собственного имени. Мне его было ничуть не жаль.

Разумеется, у короля был наследник. Третий его сын, Мах-Лол. Двух старших братьев тихо-мирно отравили в юности, когда сделалось ясно, что они не наделены отцовской деловой хваткой. Мах-Лол был истинный сын своего отца: чрезвычайно умный, великолепно образованный, наделенный всей хитростью и безжалостностью, которые нужны, чтобы усидеть на троне короля-торговца. Но, к великой моей радости, о моем даре он не подозревал. Болезнь Лол-Тана не дала ему уведомить сына о моей истинной роли при дворе. С точки зрения Мах-Лола, я был всего-навсего секретарь, пользовавшийся необычайным доверием, а для этой роли у него был свой человек. Меня сделали счетоводом при дворцовых кладовых, переселили из роскошных апартаментов в комнаты поскромнее и назначили жалкую долю того жалованья, что я получал прежде. По всей видимости, ожидалось, что, лишившись царственных милостей, я покончу жизнь самоубийством от такого позора, как поступили многие из слуг Лол-Тана, сделавшихся теперь лишними. А я вместо этого просто ушел, сказав стражнику у дворцовых ворот, что меня отправили в город с поручением. Стражник на меня почти и не взглянул. Мне был двадцать один год, и впервые в жизни я был свободен. Это был счастливейший момент в моей жизни.