Валерий Большаков - Союз нерушимый? [litres]

– Я такая счастливая… – прошептала девушка. – Самая счастливая на свете!

Мне нечего было ответить, да и незачем. Бережно прижав Иннину голову к себе, я приложился губами к светлой челке, вдыхая аромат волос – они пахли травами. Мы долго стояли просто так, «слипшись, как пельмени», замерев, выпав из пространства-времени, пока я не спросил:

– Ты моешь волосы крапивой?

– И любистрой… – пробормотала Инна. – Бабушка летом собирает и сушит на зиму. Люблю этот запах…

– Я тоже.

– Ты меня проводишь? Я тут, на Щорса живу.

– До самого дома, – улыбнулся я, изумляясь, как это можно – в самые главные моменты говорить о житейских пустяках?

Еще шел шестой урок. В пустых рекреациях гуляло пугливое эхо наших шагов, да из-за дверей доносились учительские голоса, мешая основы термодинамики с зиготами и аллелями.

Было странно и удивительно брести гулкими школьными коридорами, держа за руку свою девушку. Мы с Инной спускались на первый этаж, как два пришельца из иного мира. Два скитальца, которым надоело блуждать в одиночестве. Вот они и взялись за руки, чтобы найти общий путь.

Покинули школу, так никого и не встретив. Разумеется, я нес Инкин портфель, а девушка куталась в белую шубку и держала меня под руку.

Мы шли в противоположную сторону от улицы Чкалова, к глубокой заснеженной балке, на противоположном склоне которой уступами выстраивались дома частного сектора, а еще дальше вставали в ряд пятиэтажки, обозначая улицу Щорса.

Дорожка вниз, укатанная санками ребятни, спускалась довольно круто. На ней, обильно усыпанной песком, кое-где проглядывал ледок, и Инна радостно ойкала, оскальзываясь – и хватаясь за меня.

На «школьном» краю балки виднелись гараж и мастерская. Недовольная совесть задела краешек моего сознания: Ромуальдыч там один упирается, а ты… А что я? У меня праздник! Некогда мне…

Суслов облегченно вздохнул, разделавшись с текучкой, и торопливо достал из ящика гигантского дубового стола заветную красную папку. Развязал тесемки, вынул скудненькую пока стопку листов, исписанных прямым разборчивым почерком.

Долго он подбирал название своему труду, пока не наткнулся в «Правде» на статью о доярках из колхоза «Путь к коммунизму». Чем плохо? «Путь к коммунизму» – хоть сейчас на обложку! И красиво, и по делу.

Взяв на изготовку отточенный карандаш, Михаил Андреевич стал править черновик первой главы. И боязно вроде бы спорить с классиками марксизма-ленинизма, а надо. «Надо, Миша, ну надо!»

Споткнувшись взглядом о незавершенную мысль, Суслов задумался – и по привычке глянул в сторону своей знаменитой картотеки. Несколько пузатых шкафов с ящичками хранили цитаты на все случаи жизни, он всегда мог подобрать нужную и вставить точно по смыслу.

Встав, он неуверенно приблизился к громоздкому хранилищу. Нахмурился, сжал губы. «Хватит, Миша, – всплыла мысль. – Сколько можно прикрываться фиговыми листочками, выдранными из трудов классиков? Не тот возраст, Миша, – тебя самого цитировать пора!»

Решительно открыв дверь в приемную, он застал там своего помощника Гаврилова.

– Степан Петрович, сделайте доброе дело – оттащите мою картотеку.

– Куда, Михаил Андреевич? – подхватился Гаврилов. – Можно в принципе в приемную, но тут места мало, да и вам будет неудобно…

– Нет, Степан Петрович, – терпеливо сказал Суслов, – уберите ее вовсе, на чердак или в подвал. Мешает только.

– Сейчас сделаем!

И двадцати минут не прошло, как четверо дюжих сотрудников разобрали картотеку по ящичкам, выволокли шкафы в коридор – и отправился «цитатник» на вечное хранение…

Михаил Андреевич повздыхал, но отступать некуда – с догматизмом, с вечной его перестраховкой бороться надо бескомпромиссно, и методы применять жесткие. А иначе как расти над собой? Ведь любая из его прежних статей – отличная колыбельная! Заснешь после первого же абзаца, а мысли, слова нового от себя, от своего ума и сердца – ноль целых, хрен десятых…

Походив по кабинету, словно меряя его вдоль и поперек, Суслов остановился у длинного стола для заседаний, обставленного стульями, провел пальцами по темно-бордовой скатерти, по щиту селекторной связи и батарее телефонов. Поднял глаза на портрет Ленина, висевший над столом.

«Да ты будто высматриваешь, чего б еще выбросить!», – развеселился хозяин кабинета. Бережно собрав рукопись, он завязал тесемки и сунул папку в ящик стола. Подумал и закрыл его на маленький ключик.

Уборщица наводила в кабинете чистоту дважды в день под строгим надзором сотрудника «девятки», следившего, чтобы ни один предмет не переставлялся, к документам не прикасались и ящики не открывали, но все же лучше поберечься…

Черные машины кортежа не мчались, хотя и могли, – Суслов запретил выжимать больше шестидесяти в час. Все должно быть по правилам. Впереди катила сигнальная «Волга», ее догоняли, пластаясь над асфальтом, два «ЗиЛа» – ведущий и ведомый. Машиной заключения выбрали тоже «Волгу».

Кортеж остановился на «красный», и мысли Михаила Андреевича тут же вернулись к своей выстраданной папке, давеча запертой на ключ.

Он прекрасно видит все «отдельные недостатки» советской экономики и обязательно напишет о них, честно и беспристрастно. Но как исправить допущенные ошибки? Как вывести народное хозяйство СССР на такой уровень, чтобы буржуины удавились от зависти?

Ассоциации перестроились, подтягивая воспоминание о Мише Гарине. Суслов мягко улыбнулся – этот мальчик, как ученик чародея, исполнил все его три желания. Излечил от всех болячек, вернул молодость – и придал смысл жизни. Уж сколько там ему осталось, неведомо, но больше ни года, ни дня он не уступит пустопорожнему повторению пройденного. Напишем историю с новой строки!

Огромный черный лимузин свернул с Красной площади под арку Спасских ворот и даже не остановился, притормозил только, дабы уважить охрану. Пассажир кивнул склонившемуся часовому, и тот четко отдал честь. Все по протоколу…

«ЗиЛ» плавно набрал скорость, проезжая к Совету министров, сбросил газ и остановился, даже не качнувшись. Прибыли.

Михаил Андреевич кивком поблагодарил офицера, открывшего дверцу, и снова поразился, как примерно ведет себя старый организм – сердце не заходится, в боку не кольнет…

Сказка!

Строгое здание бывшего Сената распростерло перед Сусловым оба своих парадных крыла. Он скупо улыбнулся, вспоминая, с каким трепетом приближался к этому дворцу раньше, в далекие сороковые. Тогда здесь работал Сталин.

Тень этого великого человека до сих пор витает под куполом Совмина. Иногда слушаешь болтунов из ЦК, а чуешь за спиною мягкую поступь и пряный запах «Герцеговины-Флор». И словно дальнее эхо доносит неслышный голос: «Ви, товарищ Жюков, хороший тактик, но плохой стратег…» Или это просто сквозняки поддувают?..