Валерий Большаков - Союз нерушимый? [litres]

– Ну, это вы перебрали, пожалуй, – на дне глаз Олейника блеснула настороженность. – Фашизм в СССР? Уверяю, у нашего народа хорошая прививка от коричневой чумы!

– А везде ли? – тихо спросила Исаева. – В моем детстве мы рисовали на заборах пятиконечные звезды. Нам бы просто в голову не пришло калякать свастики! А теперь они кое-где попадаются… Да, это можно объяснить чьим-то озорством и отмахнуться, а вот мне страшно. Кто вырастет из мальчика, чертящего фашистский символ? А сколько недобитков осталось на Западной Украине? В Прибалтике? Почему мы сквозь пальцы смотрим, как на этих окраинах «балуются» национализмом? Ведь граница между ним и нацизмом размыта и условна! Но самое страшное – это не явные враги, а равнодушные люди. Им без разницы, что рисуют их дети – крест или серп и молот. А с кем они будут, эти равнодушные, случись война? На чьей стороне? Вот так вот… Не скажу, что мне было легко покидать 1-й отдел… [17] 1-й отдел ПГУ курировал США, Канаду и Латинскую Америку. Но, когда в позапрошлом году свергли Альенде, я подала рапорт.

Полковник выглядел задумчивым и даже нахмуренным, но своего неодобрения не выказывал. Марине показалось, что Олейника даже удивили ее откровения, удивили и насторожили. Ведь она права, как ни крути, как ни верти!

– М-да… – выговорил Василий Федорович. – А я, знаете ли, удивлялся поначалу, чего это вы с Ершовым не поладите никак? Ведь его тоже перевели к нам из ПГУ! Правда, с ним иначе обошлись. Можно сказать, вежливо турнули – шо-то он там завалил, в Йемене или Омане, не помню уже. Хотели вообще гнать, но оставили в память отцовых заслуг.

– Странно, – приподняла брови Исаева, – а до меня только сейчас дошло, что мы оба – пришлые во ВГУ! Ну да… Ершов резко изменился после Нового года, совсем другим стал…

Олейник понял ее слова по-своему.

– Да, влетел он тогда крупно, – сказал полковник ворчливо, – затеял свою игру с Калугиным! Додумался же… Надеюсь, Григорий хорошо затвердил этот урок. Ладно, Марина, – вздохнул Василий Федорович, хлопая себя по коленям, – успехов вам. Ступайте, скоро объект на «горбатом» пожалует!

– Слушаюсь, – улыбнулась девушка.

Марина присела на пустой ящик, служивший стулом, и протянула озябшие руки к «козлу» – керамической трубе, обмотанной спиралькой из нихрома. Штука весьма пожароопасная и электричество хапает киловаттами, зато и жару напускает – вон, чуток обвисшая спираль докрасна раскалилась.

– Без пяти, – нахмурился Ершов, взглянув на часы. – Неужто передумал?

– Едет, гаденыш! – хищно осклабился Славин. – Показался! Все по местам.

Исаева быстренько развернулась к решетке-жалюзи в стальных воротах. Стены у подстанции из силикатного кирпича, толстые, а от ворот так и тянет холодом, еще и в решетки дует…

Настроив бинокль, девушка увидала светлый «Запорожец», притормозивший за остановкой. Место пустынное и печальное, одно название что улица – ни одного дома в пределах видимости, сплошь могилы, только накопанные по разным обрядам. А зимой тут и вовсе безрадостно.

– Вышел… – пробормотал капитан.

Вакарчук покинул машину – вылез из тесного кузова, как рак-отшельник из раковины. Лениво обошел «горбатого» кругом, попинал шины, открыл капот задка, даже не делая вид, что ищет неисправность. Похлопал себя по кожаной меховой куртке, достал мятую пачку дешевой «Примы» и закурил.

– Вижу машину, – негромко доложил Григорий. – Кажется, «Москвич»… Да, точно, «412-й». Может, связник?

– Хорошо бы… – затянул Славин. – Сколько ж можно тут морозиться? Он! Или нет?

Бледно-голубой «Москвич» притормозил и свернул к «Запорожцу», терпящему бедствие. Марина смотрела в оба, стараясь не моргать. Вакарчук встрепенулся, лицо его быстро меняло выражения – от надежды до опасения.

– Микрофоны! – каркнул Славин.

– Пишут, – лапидарно отозвался Ершов.

– Не может быть! – пришатнулась Марина к самой решетке, чтобы лучше рассмотреть вышедшего из «Москвича».

– Что еще? – недовольно отозвался капитан.

– Да это же Даунинг!

– Кто-кто?

– Джек Даунинг из штатовского посольства!

– А ведь похож… – пригляделся Григорий. – Лоск ушел, а щетина осталась. Дня три не брился, как минимум…

Марина нащупала запасные наушники и одной рукой, не опуская бинокль, пристроила их к уху.

– Здравствуйте, Степан! – голос Даунинга звучал ясно, а в его русском почти не чувствовался акцент. Напротив, иностранца выдавало излишне четкое произношение.

– Простите… – промямлил Вакарчук.

Улыбка «гражданского помощника военного атташе» приобрела холодноватость.

– Это я, Вендиго, – сказал Джек. – Я занимался вами раньше и занимаюсь теперь. Как меня зовут, вам знать не нужно, а мой оперативный псевдоним – Айвен.

– Айвен! – просиял Вакарчук. – Фу-у… Очень, очень рад!

– Лучше не светиться, – Даунинг взял Степана под локоток и подвел к «Запорожцу». – Помеха сзади.

«Газон», следовавший из города, проехал мимо, погромыхивая бортами.

– Давайте.

– Вот! Все переснял на пленку, держите.

– О’кей… – Даунинг принял конверт от Вендиго и сунул его в нагрудный карман. – Последние инструкции: задержитесь в Первомайске еще денька на три-четыре, не стоит сразу покидать город. Погуляйте, подышите свежим воздухом… И ждите. С вами свяжутся.

– Буду ждать! – с жаром заверил его Вакарчук.

– Все. Как странно говорят русские при прощании: давайте!

– Давайте! – эхом отозвался Вендиго.

Даунинг кивнул, неторопливо сел в «Москвич» и выехал на Советскую. Добавил газку и покатил – по дороге на Умань. Вакарчук глядел ему вслед, вытянувшись по стойке «смирно», а на его лице блуждала подобострастная улыбка лакея, провожающего барина.

– Группе захвата – готовность раз! – выцедил Славин, прижимая рацию к губам. – Живьем брать демона!

Все долгие дни после того, как фельдъегерь вручил ему коробочку с «аудиописьмом» от Михи, Андропов провел в каком-то нервном, суматошном возбуждении, а иногда, когда оставался один, председатель КГБ ощущал, что где-то рядом, чуть ли не у самых ног, разверзается темная бездна.

Теперь Юрий Владимирович куда лучше понимал раввина Алона, признавшего в Михе нового Мессию. Вот только атеисту сложнее жить – не на кого перекладывать ответственность, никакое божество не избавит его от личного участия в судьбе.

Раз за разом Андропов прокручивал кассету и внимал грубому голосу, вещавшему о событиях, кои еще не свершились.

Плеснув в стакан разбавленного сока, он медленно выцедил кисловато-терпкую жидкость и подошел к окну. В небесной канцелярии произошел сбой – грязноватым сугробам положено таять, а они подмерзли. С утра задул ветер, к полудню стих, и вдруг повалил снег. Председатель КГБ, покачивая в руке полупустой стакан, следил, как в свете желтых фонарей растут белые погоны на плечах бронзового Феликса, а в отдалении, за шатучей снежной кисеей, неоновые буквы складываются в «Детский мир». Обычная карусель из автомашин замедлила свое кружение, накаливая подфарники. Снежный покров, ложившийся на площадь, то и дело прорезался шинами, раскраивался черным по белому – двойные спирали следов завивались петлями, наматывались на памятник, но снежинки брали свое, погребая асфальт начисто. Один – ноль, в пользу команды «Зима».