Симона Вилар - Сын ведьмы [litres]

От таких мыслей успокоиться и заснуть трудно. Добрыня попытался думать о чем-то хорошем, светлом. О Забаве например. Вспомнил, как она впервые появилась перед ним среди цветов белой черемухи, как позже важно говорила, что боярыней стать желает. Вот же смешная девка! А еще вспомнил, как поцеловал ее на берегу озера, как она вырывалась, пока не затихла. И уста ее были такие сладкие!..

Но вместо радостного успокоения, на которое он рассчитывал, думая о красавице Забаве, еще больше тревожно становилось. Где девушка? Отчего ведьма о ней и слова сказать не желает? Да и зачем Малфриде девы красные были нужны? Ну, с парнями все ясно. А вот девок куда девала? И где сейчас сама Забава? Добрыне стало страшно от догадки, какая пришла в голову.

– Ты куда это, Добрыня? – остановил его Сава, когда тот поднялся и, пошатываясь, отправился в лес.

– Забаву попробую найти. Если это еще возможно. Ну что смотришь? Разве не волнуешься за нее?

Сава поглядел в сторону чащи, на которую надвигались сгущающиеся сумерки. Там все опять оживало: стрекотало, хихикало, подвывало порой. Искры разлетались, сновали чьи-то легкие силуэты, что-то тяжело протопало вдали.

– Я сам пойду за ней, – заявил парень. – Я эти места получше знаю, а тебе нужно отлежаться. Да и не дело тебе мою милую искать!

Надо же, вспомнил! А до этого сидел тут сиднем, словно опять только одна Малфрида для него и существовала. А еще Добрыня разозлился на Саву за слова эти – «милая моя». Так разозлился, что вообще тошно сделалось. Кажется, так бы и врезал этому красавцу, сколько бы там сейчас сил у Добрыни ни осталось. Но вместо этого иное сказал: пусть Сава перед тем, как уйдет, крепко свяжет его. Ну не может он так просто отоспаться, если его не связать как следует.

Зло все это говорил, но потом сообразил, что озадаченный Сава вряд ли поймет и выполнит просьбу. И пришлось признаться: околдован Добрыня, тащит его во сне неведомая сила невесть куда. А долго ли без сна он сможет продержаться? Вот и пусть свяжет его перед уходом.

Но Сава поступил иначе. К удивлению Добрыни, он вдруг снял с себя висевший под рубахой на тесемке крестик и надел на него.

– Я для себя его сделал, освятил как полагается. Но, думаю, тебе он сейчас больше нужен.

И Добрыня прямо просиял. Обрадовался так, как будто его пожаловали самым ценным даром. Все же без крестной защиты он себя слишком уязвимым чувствовал. Раньше об этом особо не задумывался, а вот сейчас… Даже слезы у грозного посадника навернулись на глаза. Поцеловал простой деревянный крестик как некую бесценную реликвию и слушал, как Сава говорил, что, мол, сделал его прошлой ночью, и еще один для Забавы, освятил их молитвой. Ну и…

– Пока Забаву не разыщу, на себе ее крест носить буду. Чтобы нелюди мне не сильно в поисках мешали. Креста они все побаиваются. Ну а как найду свою милую…

Добрыне сейчас даже стало все равно, что Сава опять назвал дочь волхва своей милой. Он смотрел, как уходил в темноту молодой священник, и боялся его окликнуть. Боялся сказать, что Забавы наверняка уже нет тут. И очень хотел ошибиться в этом. Но чтобы все выяснить да разобраться, сперва надо было переговорить с Малфридой. Если она теперь захочет с сыном разговаривать.

Отдохнул, можно сказать, успокоился, хотя спокойно посаднику все же не было. В таком состоянии трудно мыслить здраво, потому и приказал себе отвлечься и почти целый день наблюдал за хранительницами вод – девами-вилами. Откуда их и взялось столько в небольшом озерце перед избушкой на дубе? Может, сама Малфрида наслала? Были вилы собой все пригожие, все облаченные в светлые светящиеся одеяния до пят, но там, где они прошли, на мокрой земле оставались следы от раздвоенного копыта. Ноги-то у дев-вил были не человеческие.

Вообще, вреда от них особого не было. К Добрыне даже заигрывали ласково, но близко подойти опасались. То ли крестик его чуяли, то ли обычная обида на мужчин удерживала в стороне. Добрыня помнил, что о таких рассказывали: вилой становилась девушка, которую обидел или даже убил мужчина. Но если сердце ретивое в ней еще не успокоилось, вилу всегда к мужчине тянет. Обычно они безвредные, но если обиду не забыли, то могут и мстить: заманивают в опасное место – в речку увлекают, в болото, а то и в овраг столкнуть могут – и не дают выбраться. Поэтому, как бы ни были они хороши собой, лучше держаться от них в стороне. Хотя, честно говоря, жалко их, печальных и нежных.

– Возьми меня в жены, – просили Добрыню девушки-духи в светлом одеянии. Топтались на своих козлиных ногах, словно не понимали, какая оторопь берет, когда он видит их следы.

Он пытался отшутиться:

– Вы же не позволите ваши волосы под очипок 83 83 Очипок, или повойник – головной убор замужних женщин на Руси. В виде полотняной шапочки, под которой женщины прятали волосы. спрятать. Уж больно хороши они у вас.

Вилы и впрямь щеголяли на диво красивыми длинными волосами, ниспадавшими до самой земли. Люди поговаривали, что они прячут под ними сложенные на спине крылья. Если какому мужчине удавалось поймать вилу за крыло, она могла стать обычной женщиной, вернуться к людям, даже родить ребенка. Но детей вилы не любили и часто бросали их на мужа, едва отращивали новые крылья. И вообще, связываться смертному с духами – одна морока.

Но не говорить же кружившим рядом с ним красавицам такое. Вот Добрыня и заявил им, что, как бы пригожи они ни были, его сердце уже отдано другой. Забавой зовут. Может, милые девушки подскажут ему, где она сейчас?

Не говорили. Плакать начинали. А плакали вилы настоящими жемчужными слезами. Где вила слезу роняла, там люди находили мерцающие белые жемчужины. Но Добрыне сейчас было не до того, чтобы их слезы блестящие собирать. Он все больше мрачнел, понимая, что беда стряслась с девушкой Забавой. И Савы все нет. Пойти, что ли, поискать его?

Не пошел. Заблудиться в этих чащах нави проще простого, а надежда, что Сава вернется, все же была. Еще Добрыня понимал, что Малфрида рано или поздно сама сюда выйдет. Его матушка всегда была как кошка бродячая, однако к родному дому рано или поздно возвращалась.

Сава пришел первый, мрачный, усталый, и, не говоря ни слова, полез в избушку отсыпаться. Ладно, пусть парень отдохнет, но потом им все же надо решать, как быть дальше.

А позже, когда вновь темнота сгустилась, Добрыня впервые увидел самого Ящера.

Признаться, это было величественное и красивое зрелище. Ящер летел над кронами леса, длинный, огромный. Казалось даже удивительным, как столь большое тело может так легко парить над землей. Но отчего бы ему и не парить, когда у него три пары крыльев! Такого ранее Добрыня себе и представить не мог. А вот же – самые большие перепончатые крылья взлетали над плечами Ящера, другие, лишь немногим поменьше, были над хребтом, удерживали его чешуйчатое брюхо, а третья пара несла длинный извивающийся хвост. И взмахивали они так ладно и плавно, что огромный Ящер казался невесомым, как тополиный пух, парящий в воздухе.