Лариса Бортникова - Зеркальный гамбит [сборник litres]

Евстигнеев довольно долго терпел и даже цеплял к лацкану бейдж Артели, ровно до той самой ночи, когда Софи ввела капитанский код доступа в лок-панель евстигнеевской каюты и объявилась перед напуганным мужем совершенно без одежды, зато с накрашенными губами и щеками. Тщедушный, худенький Евстигнеев оказался неожиданно юрким и быстроногим. Сперва он ловко скатился с ложемента, потом поднырнул под локоть Софи, а затем, преследуемый женой, ворвался в шлюз, подперев вход прихваченным по пути осветительным блоком.

– Я твоя жена, Евстигнеев! – кричала Софи и стучала кулаком в обшивку, наплевав на всякую гордость. – И я требую, чтобы ты ко мне относился как к женщине, а не торчал всё время в лаборатории, разглядывая паучьи внутренности! У меня, между прочим, гормоны, Евстигнеев, и я могу из-за этого напутать с навигацией! Мне нужен мужчина, слышишь ты, псих!

Евстигнеев молчал. Софи не успокаивалась.

– Кстати, если в Артели узнают, что ты со мной не спишь – вылетишь к чертям собачьим! С голоду сдохнешь! Кому ты сдался, бездарь!

– А сама? – голос Евстигнеева прозвучал зло и глумливо. – Сама-то ты кому нужна? Артели своей? Брехня! Не будет меня – и тебя не будет.

– Ты… ты, – Софи задохнулась… – Да чтоб ты сдох!

И пошла прочь, размазывая по лицу не то слёзы, не то румяна и смешно шаркая босыми ногами по пластиковой обшивке пола. Евстигнеев долго ещё слушал тишину, а потом прокрался к себе, снял ненавистные оранжевые кальсоны и наконец-то переоделся в любимую пижаму. С тех пор Софи несколько успокоилась, перестала кривиться при виде тощей, одетой не по дресс-коду фигурки Евстигнеева, отказалась от совместных чтений еженедельника, но всё-таки раз в месяц с неумолимой настойчивостью океанского прилива билась к Евстигнееву в каюту и, не получив ответа, желала ему немедленной и страшной смерти.

Евстигнеев изучал смотровой экран шлюза, перемещая камеру по периметру шлюзовой эпигины. Арахна вибрировала. Рвалась к равнодушно застывшей «пуле». «Интересно, как долго защитная решетка выдержит»? – бесцветно подумал Евстигнеев. Вряд ли проектировщики рассчитывали на долгое пребывание капсулы внутри шлюза. Регламентом определено полчаса. Расчет прочности наверняка делался с аварийным допуском… Сколько? Час? Два? Когда мышцы арахны сомнут металл, дотянутся до «пули» и раздавят её?

– Это обрыв на «маме», – вошла сменщица. Ни «здрасте, товарищ», ни «как дела, товарищ». Видимо, сделала для себя выводы на предмет евстигнеевской лояльности. – Вероятность подобного обрыва, согласно теореме Нгобо…

– Ничтожна, но существует, – согласно кивнул Евстигнеев, хотя его никто и не спрашивал.

– Товарищи из Артели сделают всё возможное, однако необходимо отработать прочие версии.

– Версии? Какие? – голос Евстигнеева зазвучал неожиданно язвительно. – Есть обрыв, мы даже предполагаем, где он, и знаем, что на его восстановление потребуется лет пятьдесят. Но для нас с вами, товарищ дамочка, разницы никакой.

– Не сметь! – она покраснела. – Не сметь паниковать!

– Да кто паникует, мадам? – ухмыльнулся Евстигнеев. – Просто говорю как есть. Мы застряли, а ваша расчудесная Артель, даже если захочет нас вытащить, не сможет. Сюда теперь не дойти раньше чем через полвека. Я не паникую, но и не вижу смысла изображать из себя героя.

– В чем дело? – капитан сменщиков ворвался в лабораторию, и Евстигнееву показалось, что стены как-то разом сдвинулись, превращая и без того крошечное помещение в склеп.

– Товарищ тут… – сменщица повернулась к мужу. – Считает, что мы в безвыходной ситуации. Паникует.

– Глупости! Мы не погибнем. А меж тем три миллиона жизней было отдано Артелью за независимость, – взрокотал капитан, надвигаясь на взъерошенного Евстигнеева.

– Евстигнеев, – следом за капитаном сменщиков в лабораторию втиснулась Софи, заполнила собой всё оставшееся пространство так, что, кажется, даже не осталось места для воздуха. – Прекрати. Товарищи, он просто нервничает… Извините его, товарищи. Он совсем недавно в Артели.

Евстигнееву вдруг стало гадостно. Все эти ужимки, прыжки, все эти игры в сильных людей, в героев дальнего космоса, в отчаянных первопроходцев. Никакой целесообразности, никакой честности – сплошной героический комикс. К чему это всё, когда есть простая и очевидная правда – четыре человека застряли на старом паутиноукладчике вдали от обжитого космоса без всякой возможности вернуться назад. Застряли до самой смерти… Естественной, между прочим. Кислород, пищевые водоросли, вода, медикаменты – всего этого вполне хватает, хоть и без избытка, разумеется. Правда, следует избавиться от основного потребителя – от арахны. И точно подслушав его мысли, техник Стан повернулась к своему капитану и мужу и отчеканила:

– Товарищ капитан, в целях оптимизации расходов кислорода потребуется скинуть пряху.

– Нет… Погодите… – Евстигнеев внезапно побледнел. Он попытался убедить себя, что это от духоты и от нежелания до конца своих дней делить крошечное пространство с чужими людьми, но дело было совсем не в этом. Арахна! Безупречная, идеальная… Живая. Любимая. Евстигнеев собрался с силами и спокойно, уверенно проговорил: – Погодите. Дайте мне ещё с полчаса подумать. Мы не имеем права разбрасываться имуществом Артели, не отработав все возможные версии.

Сменщики переглянулись.

– У вас есть полчаса.

Софи догадалась. Сообразила, что дело вовсе не в Артели. Прошипела: «Чтоб ты сдох, псих», – и вышла, больно толкнув Евстигнеева плечом. Он даже не заметил.

Евстигнеев полюбил Арахну ещё тогда, когда часами любовался на экране волокнистой структурой опистосомы. А потом, когда, в нарушение инструкции, он вошел в шлюз, когда снял обувь и носки и почувствовал стопами нежную вибрацию, Евстигнеев понял, что именно об этом грезил всю свою жизнь. В чувстве Евстигнеева не было ничего стыдного и ненормального, как бы ни издевалась Софи. Просто ему, как никому другому, оказалась доступна простая формула любви, заложенная в генетический код арахны. Его разум сумел оценить красоту примитивного уравнения: А + А = любовь. И больше ничего лишнего… Никакой эмоциональной шелухи. Ни сомнений, ни ревности, ни ненависти, ни страданий. Чистый безупречный инстинкт.

Было ли Евстигнееву жаль Арахну, за триста лет так и не получившую удовлетворения? Вряд ли. Он не задумывался об этом. Зато ему доставляло радость находиться рядом с идеальным существом. Предложи кто-нибудь Евстигнееву стать богом, он бы с радостью согласился и заселил весь мир арахнами – чистыми и однозадачными сутями. Змий-искуситель в таком мире подох бы от скуки, зато миллиарды счастливых пауков сновали бы по Эдему, устраивая ловушки и коконы в райских кущах.