Лариса Бортникова - Зеркальный гамбит [сборник litres]

«Дорогая Сонечка, маленьким быть, оказывается, так невыносимо для моей психики, что я решился навсегда перебраться из Питера в резервацию. Надеюсь, когда-нибудь ты простишь меня за мой выбор», – из неопубликованной переписки писателя-фантаста Вадима Тревожного.

«Не все смогли справиться с последствиями всеобщей нанонизации. У двух – двух с половиной процентов нанонизированного населения планеты обнаружилась неизлечимая нанофобия (она же нано-резистенция) – психическая неспособность к дальнейшему существованию в новоприобретенных габаритах. Решение проблемы – размещение нанофобных (резистентных) особей внутри мутирующих экзоскелетов стандартных (привычных) человеческих габаритов и переселение их в специально созданные зоны – сельхоз-резервации». – Оттуда же.

Исида сидела в зале ожидания Казанского (большого) вокзала. Забравшись целиком в пластиковое кресло, обняв бутылку с самогоном, испуганная, бестолковая… Архипов предложил ей сперва реабилитацию, потом пожить какое-то время у него в Измайлово, но она отказалась.

– Как знаете, Исида Павловна… Но вряд ли. Вряд ли…

Она не ответила. С вокзала отбила внуку телеграмму «Прибыла опозданием Казанский. Наной. Без робота. Жду чтобы забрали» – и забилась в угол. Точь-в-точь издерганные кокаиновые наночки из богемных телесериалов. Исида даже не думала о том, куда ей теперь такой деваться, кому она нужна и как ей, маленькой и уязвимой, жить дальше в чужом совсем мире. Отчего-то важнее всего казалась ей эта бутылка, а также большие, просто огромные, распашные двери в зал ожидания, которые то впускали, то выпускали и больших, и маленьких, да всё не тех. И уже когда отчаялась она ждать. Когда обняла худенькие свои крошечные костлявые коленочки руками. И когда уронила седую косматую голову на грудь. Тогда двери в зал распахнулись. И там показался знакомый по телевизионному эфиру немолодой уже лысеющий человечек, за спиной которого, пытливые и немного напуганные, маячили лица пяти маленьких пацанов.

– А которая наша бабушка? – спросил самый курносый.

– Наверное, вот эта, – ответил отец и смутился. – Я не очень уверен.

– Жалко, что без экзоробота, – закапризничал самый веснушчатый. – С экзороботом веселее. Я бы поводил!

– Да какая разница! Бабушка же! Наша! Настоящая! – самый наглый уставился на Исиду изучающим взглядом. Исида про себя показала Архипову большую (просто огромную) дулю, криво спрыгнула со стула и посеменила, улыбаясь, навстречу своей маленькой большой семье.

Совсем позабыв про початую двухлитровку.

Это место многим снилось в кошмарах. Пусть даже они никогда здесь не бывали.

Воспалённое солнце уже кануло в дым над далёким горизонтом, и розоватое свечение, как заражение, охватило полнеба. С востока же, видимая в прорехах туч, скалилась щербатая луна, восходя над оставшимся позади ристалищем. Пепел уничтоженных армий запятнал мои сапоги, железные носы их закоптились. Я чувствовал себя так, словно на моих плечах лежало полмира.

Но это больше не соответствовало действительности.

Изогнутые ветрами деревья, которыми зарос холм, сбросили листья, истлевшие до жил, и ничто не закрывало мне вид на Двор Хинги. Низкая башня, тёмные окна, светлые фигуры во дворе, отделённые от меня мощным частоколом. Он вроде бы стал выше с прошлого раза, словно заострённые брёвна выросли из земли. Вполне возможно, так оно и было.

В прошлый раз… В прошлый раз я видел эту дорогу, покрытую марширующими ордами. Чудовища ломали деревья, ожившее железо с лязгом двигалось на восток, изрыгая дым и молнии; крылатые создания реяли над рядами, над знаменосцами, у каждого из которых на древке плясал негасимый язык пламени. Вспоминая тот пронизанный искрами, чёрный и оранжевый вечер, когда Гейр и Беймиш шли здесь рядом, во главе колонн, хотелось кричать. Я знал это место ещё со времён, когда Гейр разъезжала на Звере, тут и дальше к востоку, наводя ужас на любого и каждого.

Теперь здесь живёт лишь Хинга.

Ненавижу.

Я хотел сказать это вслух, и в сотый раз не смог, и это было хуже любого кошмара. Я стиснул и кулаки, и зубы, пытаясь подавить наступающую панику, осадить ярость. Она мне ещё понадобится потом, когда я доберусь до Башни и позову Зверя.

Если он не ответит мне, я войду в Башню сам. Но лучше бы ему ответить. Лучше тебе, Беймиш, ждать меня уже сейчас, ибо я приду.

Ночь опускалась, утаскивая дымной лапой больное солнце за горизонт. Я устал. Молчание становилось всё тяжелее выдерживать. Выдвинул меч из ножен, взглянул на узор на лезвии. Линии выровнялись, напряглись, как струны, а значит, близок переломный момент. Мой меч чувствовал такие вещи лучше меня. Да все вокруг владели сейчас ситуацией лучше, чем я.

Меня списали со счетов.

Не в добрый час я пришёл в это место, умытое кровью и обожжённое войной. Но мне некуда больше идти, позади меня тоже никто не ждал. Всё осталось на том поле, где люди захлебнулись собственной яростью в последнем бою. Я слышал, как кричали вороны перед дождём там, позади. Что ж, и здесь им тоже вскоре будет чем поживиться – прямые линии на мече обещали мне новую схватку, и – мою победу в ней.

Я многое вложил в свои вещи. Мне всегда было трудно справляться с ощущениями, я не доверял им. А вещам доверял. Жаль, из них у меня остался лишь меч. Или следует сказать – хорошо, что у меня остался хоть он?..

Я не знал ответа; а если бы и знал, не смог бы его произнести. Ибо, кроме меча, был ещё и Горн.

Сжимаемый сейчас липкими, слюнявыми его устами. Его, Беймиша. Я забью его ему в глотку, если доберусь. Ты слышишь меня, Зверь? Если слышишь, готовься. Если нет… Я иду всё равно.

Ветер налетел сзади, потянул за плащ цвета пепла и грязи, цвета дорожной пыли.

Я беззвучно вздохнул и начал спускаться с холма, поглядывая на тех, кто стерёг Двор. Они не могли бы узнать меня, даже если видели раньше: я шёл пешком, шлем потерял ещё в бою, и плащ окутывал меня головы до ног. Тяжёлой, гудящей головы и усталых стоптанных ног. Мне было трудно дышать, и на то была своя причина.

С ворот, с заклёпок, покрытых патиной, на меня смотрели угрюмые морды древних существ. Но меня нельзя было отвадить такой простой магией.

Я знал, куда следует нажать, чтобы открыть эти ворота, и надеялся, что Дрейн ещё не побывал здесь и не изменил механизм.

Как я и полагал, никто не ждал меня: когда мои нынешние враги видели меня в последний раз, я, лишённый сил, голоса и смысла существования, стоял на коленях посреди поля угасающей битвы, и обе стороны сражения были готовы снести мою голову.

Была ещё одна причина, по которой меня считали погибшим, и она не давала мне покоя. Во всех смыслах этого простого и ёмкого слова. Покой. То, чего я желал сильнее всего на свете и на что не мог рассчитывать.